Как рождалось идеологическое понятие геноцида советского народа, я уже писал. Сейчас же стоит подчеркнуть: это первый случай, когда государство и «патриотическая» общественность предписывают ученым, как понимать конкретные исторические события. Пока без прямых запретов, хотя идея криминализации отрицания «геноцида советского народа» уже витает в Государственной думе (а затем в Совете федерации и у Путина).
Эмоции, а не рациональность
Конечно, и прежде российские власти пытались влиять на осмысление истории: обозначали важные темы, предлагали оценочные суждения (пакт Молотова — Риббентропа провозглашался успехом сталинской внешней политики), манипуляциями и принуждением отваживали от «нежелательных» тем (например, государственные преступления).
Запрещали отдельные логические ходы. В частности, нельзя уравнивать Сталина с Гитлером, правда, историки вообще не любят никого уравнивать, но вот сравнивать — один из базовых методов. Да, закон 2014 года, криминализирующий отрицание фактов, установленных Нюрнбергским процессом, предполагал наказание за прямое оспаривание того, что содержится в многостраничном приговоре. Но это в теории, а на практике эта уголовная статья так не функционировала. Главным ограничителем выступала легко возбудимая «патриотическая» общественность, но тут каждый сам взвешивает личные риски.
Мощное продвижение «геноцида советского народа», начавшееся с рубежа 2010–2020-х годов под эгидой проекта «Без срока давности» (с 2023 года принял форму Национального центра исторической памяти при Путине, сокращенно — «Нацистп»), стало вторжением в компетенцию историков. Одно дело — оценочные суждения, другое — как называть объект исследования. Непрофессионалов не должно волновать, какие существуют историографические традиции, какими понятиями пользуются исследователи и как в целом изучают исторические события. Теперь же ситуация обстоит равным счетом наоборот.
Лакмусовая бумага
Принятие нового закона о «геноциде советского народа» и реакция на него — лакмусовая бумага для российской исторической политики.
Во-первых, героическая мифология «Великой отечественной войны» пополняется откровенной самовиктимизацией. К скрипке героизма присоединилась скрипка жертвы, что, к слову, вызывает отторжение даже у некоторых участников Z-повестки.
В январе 2025 года против излишне активного продвижения темы геноцида выступил популяризатор истории Артем Драбкин — оне заявил, что «мы народ-воин», которому не к лицу маска жертвы». Но в условиях полномасштабной агрессии против Украины власти видят особую выгоду в том, чтобы заставить россиян считать себя жертвами, ведь историческая политика ориентирована на тыловую публику, не спешащую в окопы.
Во-вторых, это страсть к стабильным формам, это производная от чувства онтологической нестабильности российской нации. В этой оптике история воображается ее основанием, а потому нужны усилия по «закреплению».
На вооружение приняты две разновидности практик.
Первая — камень с бронзой, желательно гигантских размеров. В начале 2024 года в Гатчине Путин и Лукашенко открыли грандиозный мемориал жертвам «геноцида советского народа».
Вторая — судебные и законодательные решения, которые интерпретируются в антиправовом, ультралегалистском духе, а-ля: «Раз суд постановил, а закон принят — то значит, это истина в последней инстанции». С 2020 года в российских регионах прошли 34 суда по признанию нацистских преступлений «геноцидом». Теперь приняли и федеральный закон. Правда, сторонники такой политики забывают, что законы пишут и переписывают люди, а камни легко раздробить.
В-третьих, использование инструментов массовой пропаганды, которые нацелены на широкое общественное соучастие граждан в исторической политике. Так, еще в 2021 году Поисковое движение России выдвинулопетицию за признание нацистских преступлений «геноцидом советского народа». Как если бы понимание исторических событий — это вопрос голосования или коллективной воли! И в этой же логике принятие Госдумой «закона о геноциде» было интерпретировано «Нацистпом» как «выражение консолидированной позиции российского общества по неприятию нацизма».
В-четвертых, это, конечно, полномочия и деньги. Закон предполагает, что с 2026 года правительство утвердит единого оператора по увековечению памяти жертв «геноцида», и на эту роль как раз и метит «Нацистп». Он уже заявил большую программу: в ней и книга памяти, и карты всех лагерей на территории РСФСР, и карта мест с тематическими мемориалами. Вероятно, будут создавать и новые. Сами по себе это хорошие проекты, но их реализация не требует «признания геноцида советского народа» и акций пропагандистского свойства. Да и публичная история все же про осмысление, а не создание карт и онлайн-каталогов для узкой группы любителей некрополей (к которой я сам отношусь). Обращу внимание, что «закон о геноциде» закрывает и другой юридический пробел: на протяжении пяти лет Поисковое движение России копало в местах расстрела гражданских лиц, хотя по закону имело право работать только с воинскими захоронениями.
В-пятых, этот закон — камень в фундамент «ностальгии по советскому». Впервые с брежневских времен «советский народ» появился в официальных документах.
И только в-шестых перед нами игра в понятия.
Задача публичной истории — стимулировать у неисториков желание подняться на более высокий уровень осмысления прошлого, чтобы обращение к нему способствовало интеллектуальному развитию и более глубокому пониманию происходящего, конечно, без поверхностных параллелей. В 2010-е история Холокоста заинтересовала интеллектуалов по простой причине: уже давно в западном мире еврейская трагедия сопровождается дискуссиями: что такое соучастие в массовых преступлениях и каким образом люди вовлекаются в неприглядные дела. Это осмысление на конкретном материале общечеловеческих проблем, то есть выходящих за рамки национального сообщества: «человек и система», «вина и ответственность», а также «личное и коллективное действие».
Но общечеловеческие проблемы и ценности в современной России подвергаются официальным насмешкам, а тема ответственности стала одной из форм критики агрессии против Украины. На мой взгляд, именно это заставило власти негативно относиться к тематике Холокоста в целом. Чиновники не против трагедии евреев и спасительной роли Красной армии — им не нравится та рефлексивность, которая пришла в Россию с Запада вместе с исследованиями Холокоста.
Подход же российского государства другой. Вместо стимулирования рационального знания — игра на эмоциях, придумывание новых понятий и изображение борьбы за их внедрение внутри России и за рубежом. Несогласные с таким подходом клеймятся — они враги и отрицатели.
Год назад российский МИД потребовал от немцев признать блокаду Ленинграда «геноцидом советского народа». А сегодня крымский историк Олег Романько в комментарии «Нацистпу» заявил, что, дескать, новый закон позволяет «апеллировать к международному сообществу, требуя признания геноцида советского народа на международном уровне».
Манипуляционная игра
В основе манипуляции «геноцидом» лежит намеренная игра на неразличении двух вещей: общественного понимания геноцида как массового преступления и научного подхода: ученые заботятся, чтобы превращать слова в понятия, то есть давать четкие определения, и в тех случаях, когда имеющаяся терминология не позволяет адекватно описывать некий объект — вводить новые термины.
Если кратко: понятие «геноцид» пришло в историческую науку из юриспруденции, из Конвенции ООН 1948 года, которая называет геноцидом намеренное полное или частичное уничтожение народа как такового (as such). То есть не просто намеренное, не просто полное или частичное, и не просто народа, а именно за то, кто он есть. Не по политическим и экономическим причинам. Не ввиду расовых установок.
Да, определение геноцида очень узкое, под него подпадает не так много массовых преступлений. Для юристов это неприятно (далеко не всегда можно апеллировать к этой Конвенции ООН), а вот историкам — наоборот, хорошо, поскольку определение четкое. Мировая история, особенно XIX–XX веков, знает множество примеров массового насилия, и для их описания используется целый набор понятий: преступления против человечности, акты геноцида, военные преступления, убийства или преследования по категориям, этноцид, политицид и др. Многообразие позволяет не ломать копья в бессмысленных спорах при изучении конкретных сюжетов. Вопрос о том, можно ли что-то называть «геноцидом», не так уж и важен: историк не судья и прокурор, а исследователь, стремящийся к истине.
Теперь следите за руками.
В России 2000–2010 годов все эти дискуссии о массовых преступлениях были не особо известны и широкой публике, и ученым, а потому даже признанные специалисты позволяли себе иногда использовать «геноцид» в самом обыденном понимании.
На рубеже 2010–2020 годов государство начало свой «геноцидальный поход», правда, возникли разные интерпретации.
Первой стали продвигать идею: «геноцид советского народа» = нацистские преступления на оккупированных территориях. Такова риторика СМИ и политиков, а также региональных судов, которые признают геноцидом все злодеяния оккупантов. Стоит ли за этим новое знание об оккупации? Нет. Материалы этих судов даже не публикуются.
С другой интерпретацией в 2023 году выступила Мария Захарова в статье в официальной «Российской газете»: Холокост — не только о евреях, а значит, под ним надо понимать всех жертв нацистской преступной политики. Опять игра в слова.
В исторической науке нет другой интерпретации, кроме той, что Холокост — название геноцида евреев. Однако в западном мире, действительно, слово (не понятие) Холокост используется публицистами расширительно, например, «Холокост лиц с инвалидностью», «Холокост природы», «Холокост животных» и пр. Эта языковая привычка и породила те словарные статьи, к которым апеллирует Захарова. Политика уничтожения евреев порою сопровождалась убийствами неевреев — их родственников неевреев или тех, кто пытался помочь спастись. Да, поэтому нееврей мог стать жертвой «окончательного решения еврейского вопроса». Но и об этом Захарова не пишет (или не знает).
Идея растворять еврейскую трагедию в общем потоке нацистских преступлений — старая советская уловка. Не брезгуют ею и российские государственные СМИ. В середине апреля 2025 года ФСБ выложила несколько документов, посвященных расследованию преступлений в треблинских лагерях. Речь идет о лагере смерти, где убили более 800 тыс. евреев и 2 тыс. синти и рома (цыган), и об одноименном трудовом лагере, который унес жизни несколько десятков тысяч евреев и поляков.
Как вообще при обращении к Треблинке возможна такая манипуляция?
Во-первых, за счет фиксации базовой интерпретации во вводных предложениях. Например, «РИА Новости» пишут: «ФСБ рассекретила архивы о массовых убийствах мирных граждан разных стран в нацистском лагере в Треблинке в годы Второй Мировой войны». Граждане-то разные, а вот оказались они там не ввиду гражданства.
Во-вторых, цитирование некорректных выводов расследования без соответствующих комментариев экспертов. «Этот лагерь был построен немцами специально для массового истребления главным образом еврейского и польского населения», — подчеркивает Russia Today. Да, автор статьи проговаривает, что была рабочая Треблинка и еврейский лагерь смерти, но конструирует тексты так, чтобы убедить: поляков и евреев уничтожали одинаково. Более того, последствия тут явно подменяют собой изначальные цели. Лагерь смерти Треблинка строился для истребления только евреев. Трудовой лагерь вообще не строился для истребления — его создавали как своеобразную тюрьму, где можно было бы «провинившихся» эксплуатировать на разных работах. Он по факту стал местом массовой гибели.
В-третьих, поручают экспертам проговаривать нужные смыслы. RT привлекла публициста Игоря Пыхалова для рассказа о системе концлагерей в целом. Он говорит: «А со временем лагеря превратились в механизм массового уничтожения людей. В годы войны их можно было условно разделить на две основные группы: рабочие, в которых узников эксплуатировали до тех пор, пока у них оставались хоть какие-то силы, и лагеря смерти, в которые людей отправляли именно для уничтожения». Пыхалов умолчал, что лагеря смерти создавались исключительно для уничтожения евреев, хотя порою их инфраструктура использовалась и для геноцида синти и рома. Если говорить про концлагеря, то они также отличались. В Заксенхаузене для ряда категорий узников было сидеть относительно комфортно, а вот в Маутхаузене практически всех «зарабатывали» до смерти.
В унисон с государством
Если государство работает с темой «геноцида советского народа» довольно топорно, то привлекаемые историки и публицисты стараются восполнить пробелы в аргументации, создавая видимость научной легитимации. Правда, все они в той или иной степени пытаются сделать следующее: есть общепринятое понятие «войны на уничтожение», которое отсылает к особенностям нацистской политики в отношении СССР. Они берут содержание и переупаковывают в геноцид.
«Звездой» геноцидальной риторики является Александр Дюков. Выпускник Историко-архивного института, в конце 2000 годов он возглавил фонд «Историческая память», близкий к администрации президента и занимающийся участием в «войнах памяти» в Восточной Европе. Помимо отработки или создания актуальной повестки Дюков действительно поспособствовал публикации ряда качественных научных книг по нацистским преступлениям, занимался составлением сборников документов по нацистской репрессивной политике и писал статьи, в том числе и о Холокосте. Его перу принадлежит популярная книга о нацистских преступлениях «За что сражался советский народ?», впервые вышедшая в конце нулевых. В ней «геноцид советского народа» используется не как понятие, а как общее наименование всех известных преступлений на советской территории.
Дюков тогда не придавал большого значения этому выражению, об этом говорит хотя бы его предложение привлечь коллаборационистов из балтийских стран к ответственности за соучастие в блокаде Ленинграда как за преступление против человечности (эти идеи были запоздалым российским ответом на сложившуюся в этих странах практику юридически преследовать по статье «геноцид» бывших чекистов за соучастие в репрессиях против «лесных братьев»).
Когда в администрации президента подул ветер перемен, Дюков начал отстаивать «геноцид советского народа». В 2021 году он выпустил большую статью, посвященную планированию нацистского вторжения в СССР, пытаясь доказать, что изначально речь шла о двух политиках геноцида — против евреев (в основном методом расстрелов) и против славян (в основном методом голода). Подвох в том, что он сосредоточился на логике планирования, вместо того чтобы изучать: как нацистская политика менялась в 1941–1944 годы и как установочные документы (не)воплощались на практике.
Другими словами, это манипуляция по принципу «после значит вследствие». Дескать: если были документы, которые можно признать «геноцидальными», а далее было много смертей, — вот он, геноцид советского народа.
После 24 февраля 2022 года Дюков активно включился в антиукраинскую пропаганду и с ним приключились странные метаморфозы. В октябре 2023-го он заявил, что под «геноцидом советского народа» надо понимать не геноцид советского народа, а геноцид евреев, цыган и славян, но не всех славян, а только русских и белорусов, поскольку украинцы этого недостойны.
Год спустя у себя в блоге он призвал к уничтожению украинского государства и изгнанию его сторонников за рубеж, говоря, что большинство граждан Украины «не украинцы, не „хохлы“, это русские люди, которым много поколений государство промывало мозг». То есть позволил себе риторику, оправдывающую массовые репрессии.
Несмотря на поразительную щепетильность к слову «геноцид», в апреле 2025 года Дюков прокомментировал для Russia Today новый документы о лагере смерти Треблинка: «Происходившее в Треблинке — это совершенно однозначное преступление против человечности». То есть когда «надо» он бьется за «геноцид», а когда «надо» — решает не подчеркивать, что конкретные преступления были им.
Куда более нюансированный подход к пониманию «геноцида советского народа» демонстрирует публицист Егор Яковлев. Историк по образованию, он действительно оказался хорошим бизнесменом, запустив в 2010 годы проект «Цифровая история» и приглашая туда и интересных историков, и сомнительных пропагандистов. В 2017 году издал публицистическую книгу о нацистских преступлениях, где понятие «геноцид советского народа» не встречается вообще, как нет и терминологических споров о «геноциде», включая претензии на то, чтобы использовать его в научном смысле.
В конце 2021 года, когда администрация президента начала «геноцидальную кампанию», Яковлев выпустил расширенное переиздание, переписав книгу так, чтобы сделать ее доказательством именно «геноцида советского народа». Об этой цели он пишет во введении, однако, заостряя аргументацию, в середине книги набрасывается на Николая Сванидзе, обвиняя его в том, что тот не хочет признать «геноцид советского народа». Такие пассажи говорят об отсутствии элементарной порядочности. Если линии аргументации еще нет, а имеются только первые судебные решения, взявшиеся не пойми откуда, как можно в чем-то обвинять несогласных? Этот манипуляционный прием построен как использовании пресуппозиции, то есть скрытого утверждения: обвинять оппонентов в том, что они «отрицают геноцид советского народа», означает вменять читателю представление, будто тот существовал или такое понимание уже признано.
Логика Яковлева проста и пишет он примерно следующее: западные страны активно занимались колониальной политикой и совершали преступления, очищая территории от местного населения, а сегодня эти преступления признаются геноцидом. Нацистская восточная политика тоже была колониальной, мотивирована идеей «жизненного пространства», а значит, ее потенциально легко назвать геноцидальной. Само по себе это не аргумент, а фреймом (рамкой интерпретации, красочной параллелью), который подводит читателя к авторской логике, но ничего не доказывает.
Но Яковлев идет дальше: пересказывая работы целой плеяды западных исследователей «войны на уничтожение» против СССР, он берет документы планирования весны — лета 1941 года, в частности, «план голода Бакке», который предполагал массовую депопуляцию оккупированных территорий. Да, статс-секретарь министерства сельского хозяйства Бакке считал неизбежным следствием гибель или исход в Сибирь 30 млн человек ради того, чтобы продовольственные ресурсы шли из СССР в нацистскую Европу. И в этом нет ничего нового. В случае победы Бакке предлагал разделить оккупированную территорию СССР на две части, обрекая «лесную зону», где живут великоросы (то есть этнические русские), на вымирание. Геноцидальные идеи? Да. Но против кого? Не советского народа, а именно русских. В нацистской оптике именно способность русских воссоздать свою империю должна была быть ликвидирована. Отчасти из этого же проистекает гитлеровская идея, например, тотального разрушения Москвы и Ленинграда.
Однако Яковлев не развивает именно русскую тему, пряча ее в «геноциде советского народа». Могу предположить, что причина связана с его ориентацией на своих постоянных зрителей, которые с особым пиететом относятся к советскому прошлому. Тогда становится понятным, почему в заключении книги 2021 года Яковлев пошел по пути оправдания явных провалов сталинской политики, заявляя: «план Бакке в известной степени сработал и на тыловых территориях Советского Союза». Под этим он понимает гибель от голода людей в Архангельске, Вологодской области и других тыловых районах, где немцев даже не видели.
Другими словами, в строгом смысле слова Яковлев понимает под «геноцидом советского народа» массовую гибель гражданского населения от голода на оккупированных территориях. Проблемы здесь две: он вырывает «план Бакке» из общего контекста планирования, никак не пишет о развитии этих идей после 1941 года и не очерчивает прямую связь между задумками и конкретными событиями. То есть дюковская логика «после значит вследствие» превращается еще и «во время значит вследствие». Более того, он никак не оппонирует расширительной интерпретации «геноцида советского народа» и активно участвует в государственных проектах: стал членом научного совета Российского военно-исторического общества, получил премию «Знание», активно выступает на площадках с высокопоставленными чиновниками, числится «экспертом» «Нацистп».
Книга Яковлева неоднократно переиздавалась. Текст оставался прежним, менялось название: в 2021 году оно было посвящено «геноциду советского народа», в 2023 — «советских народов», а в 2024 году — «славян». «Геноцид советского народа» превращается в странную матрешку, о чем говорит и реакция Яковлева на принятие апрельского законопроекта. Под «геноцидом советского народа» он понимает геноцид евреев и славян, а под последними в первую очередь русских, а также белорусов и украинцев. Получается путаница: кого все же нацисты хотели геноцидить? На эту понятийную несуразность — геноцид народа или народов — обращал внимание в подцензурной научной печати даже замдекана факультета политологии МГУ Даниил Аникин, известный специалист по вопросам исторической памяти.
Напомню, что историк не может сосредоточиться только на планах. В лучшем случае это позволяет конкретные документы квалифицировать как носители идей геноцида. Оценке может подлежать сама совокупность оккупационной политики и весь комплекс документов вокруг нее, на основе чего уже решается, о каких типах массового насилия мы имеем право говорить. Учитывая системность террора, историки действительно могут полагать, что определенные взгляды, действия или документы носили «геноцидальный характер», однако делать выводы об оккупации в целом можно лишь на основе изучения всех конкретных проявлений политики. Если говорить совсем кратко, то под влиянием событий на восточном фронте (прежде всего, поражения под Москвой) линия Бакке стала угасать, немцы нуждались в сельском хозяйстве и предприняли ряд откровенно половинчатых реформ, нацеленных на стимулирование производственной активности крестьян.
Геноцидальный Ленинград
Эта ошибка атрибуции — когда свойство действия мы переносим на результат — наиболее ярко проявилась в признании «геноцидом» блокады Ленинграда. Возможно, причина также и в языковом эффекте, благодаря которому многие не понимают: геноцидов не существует в природе — есть лишь различного рода массовые преступления, и лишь некоторые из них ученые договорились считать «геноцидами».
Да, идеи Гитлера полностью уничтожить город вместе с жителями и приказы, чтобы никого из гражданских не выпускать из него (будто Жданов мог о таком вообще подумать!), действительно, подталкивали некоторых историков считать образ действий нацистов у Ленинграда политикой геноцида. Однако между действиями нацистов и умершими ленинградцами находились советские войска и советское руководство, ответственное за снабжения. Говорить о жертвах блокадного Ленинграда как о жертвах геноцида — косвенное оправдание упущений советского руководства.
Там, где исследователь будет говорить о «воронке причинности» и ставить значимые, но неудобные вопросы (например, роль коррупции в организации снабжения насилия), манипулятор сведет все к одному знаменателю.
Яркий пример — Егор Яковлев. Признаю его вклад в публикацию на русском языке живых зарубежных классиков исторической науки, в их числе — Али Гетца. Говоря о выходе его книги и требовании российского МИД в адрес Германии признать блокаду «геноцидом», Яковлев не удержался: «Гетц Али в газете „Берлинер Цайтунг“ назвал требования России обоснованными и признал, что у Германии существовал государственный план уничтожения советского населения путем организации рукотворной гуманитарной катастрофы, в первую очередь — голода». Невнимательный читатель запишет Гетца чуть ли не в идейного сторонника Яковлева и российских властей.
Читаем интервью. Да, он соглашается с требованием России, однако признает геноцидальными планы, а на практике «геноцид мог быть осуществлен лишь в незначительной степени благодаря советской обороне». 78-летний историк преисполнен чувством ответственности за действия гитлеровского режима, потому он и призывает признать требование России ради уважения чувств семей погибших и как жест в адрес российского народа для постпутинской эпохи, когда настанет время для диалога. В дальнейшем Гетц довольно четко разделяет геноцид и преступления, имевшие характер геноцида (genozidale Züge).
Симптоматично, что Яковлев упустил и другой пассаж из интервью: «Сейчас я читаю много речей Гитлера. К сожалению, их содержание и формальная структура напоминают мне Путина: совершенно безумные экскурсы в предполагаемые исторические факты, постоянные повторения, разжигание ненависти в адрес предполагаемых иностранных заговорщиков, вульгарная лексика, а также невероятная жесткость в отношении предполагаемых внутренних врагов и предполагаемых предателей».
Впрочем, в России у «геноцида Ленинграда» немало защитников. И в отличие от Гетца, в медийной пространстве они не утруждают себя ем, чтобы различать событие и характеристику конкретной преступной политики.
Среди них — проректор Европейского университета в Санкт-Петербурге историк Никита Ломагин. Он признанный специалист по блокаде. В книгах 2010 годов он не развивает концепцию «геноцида». Все, к сожалению, меняется, когда в 2021 году он становится директором Института обороны и блокады Ленинграда при одноименном музее.
С одной стороны, в научных публикациях Ломагин не упоминает эту «геноцидальную формулу». С другой — когда в 2022 году был суд, признавший блокаду Ленинграда «геноцидом», Ломагин активно поддерживал это решение, а в октябре, когда разворачивалась мобилизации, обосновал его значимость в контексте текущей войны в комментарии для «Известий»:
Начиная с 2014 года интерпретация того, что такое нацизм, развела Москву и Берлин. Переворот, который произошел на Украине, где восторжествовала идеология национализма, фактически был поддержан в том числе и немецким правительством… С тех пор нежелание реализовывать Минские соглашения и поддержка национализма в наиболее радикальной форме поставили на повестку дня вопрос о том, удалось ли нам до конца то, с чем мы боролись с 1941 по 1945 год.
Обнуление научного статуса
Что соучастие в пропагандистской машине, что конструирование откровенно нелепых высказываний — все обесценивает ученого как такового и откровенно мешает тем его коллегам, которые не готовы опускаться до такого уровня. Производство нечувствительности к разным типам массового насилия также является формой отупления российского гуманитария. Я знаю немало исследователей, остающихся в стране, которые делают все возможное, чтобы на своем уровне, не подставляясь и не красуясь публично, оппонировать идеологическому давлению и ограждать от него студентов. Потому готовность других соучаствовать в пропаганде, нивелирующей статус ученого-историка и способствующей убийству своих же сограждан и украинцев, не может быть объяснена страхом репрессий.
Telegram-канал «Нацистпа», а именно подготовленные заявления-одобрения в адрес закона о «геноциде советского народа», дает немало показательных примеров.
Заместитель директора по научно-исследовательской работе Государственного архива Курской области Олег Аргунов решил превратиться в народного геополитика, обосновывая его актуальность:
В настоящее время ситуация изменилась принципиально: в странах коллективного Запада и некоторых примкнувших к ним бывших союзных республик идёт активное переписывание истории. В ходе этого процесса коммунизм приравняли к фашизму и нацизму, а нападение Германии на Советский Союз стали подавать как „распространение европейской цивилизации на варварский восток“». Как можно быть ученым и не знать, что дискуссии о близости конкретных форм коммунистических и фашистских режимов идут десятилетия? И кто, простите, в Европе из мейнстримных политиков или публицистов считает гитлеровскую войну на востоке распространением «цивилизации»?
Или директор Института истории и международных отношений Южного федерального университета Мария Пономарева на полном серьезе утверждает:
Этот законопроект станет правовым основанием для предотвращения фактов геноцида в будущем во всем мире!
До какой степени нужно не уважать себя, чтобы установить причинно-следственные связи между принятием мемориального закона и тем, что он в будущем чудесным образом остановит людей, жаждущих кого-нибудь убить. Пономареву мало интересует человеконенавистническая риторика вокруг нее — напротив, она активно участвует в заседаниях донецкого Центра этнополитической реабилитации, который публично заявляет о необходимости устроить этноцид украинцев.
Неумение думать
В нормальное время нет никакой проблемы в том, что в академическом мире на события смотрят так, а публицисты — иначе. Нет никакой проблемы, что я не использую понятие «геноцида советского народа», а Яковлев использует. Когда из жанра публицистики он перейдет к академическим исследованиям, честно назовет выдвигаемый тезис «гипотезой» и попытается ее доказать — то тогда и будет, что обсуждать.
Сегодня же спорить не о чем и не с кем. Да и ситуация иная. Нельзя не принимать во внимание, что «геноцид советского народа» придуман в коридорах власти. Что это понятие навязывается и опосредованно используется для легитимации агрессии. Что создается нездоровая атмосфера, когда люди, не причастные к науке, начинают что-то диктовать исследователям. Что несогласие с понятием начинает трактоваться как отрицание самих нацистских преступлений.
Когда считается, что главное-то абстрактно «помнить», а желание понять и рационально осмыслить осуждается как «осквернение памяти».
В формуле «геноцид советского народа» много проблем. И дело тут не только в «геноциде», хотя примечательно, что манипуляторы не желают даже обсуждать использование других понятий, как «акт геноцида», «геноцидальный план», «политика геноцида». Дело — в «советском народе». Нацисты не воспринимали такую общность, а значит, и понимание их преступлений должно отталкиваться от их логики.
Сама дискуссия «можно ли что-то назвать геноцидом» бессмысленна: это все равно что дебатировать, были ли наполеоновские войны мировой войной, или ломать копья, надо ли расширять понятие Второй мировой войны до 1938 или 1934 годов? Или лучше считать 1914–1945 годы периодом единой мировой войны? Все можно, вопрос в том, что новая оптика привносит в научное понимание исторического процесса.
Нельзя сказать, что российское государство, увлекшись геноцидом, ограничилось лишь пропагандой. В конце 2010-х годов дали деньги архивистам для создания сайта, где выкладываются сканы документов о нацистских преступлениях. Некоторые региональные архивы решили попридержать имеющиеся фонды и актуализировать их в виде сборников, объединенных в тематическую серию. В 2022 году наконец-то сдвинулся вопрос с мемориализацией в Брянске Дулага-142 (лагерь военнопленных), но, к сожалению, дальше концепции музея дело пока не ушло.
Правда, для реализации этих и других проектов не нужно придумывать «геноцид». И тем более развивать риторику в духе, дескать, раньше было слишком много Холокоста, и только теперь государство начало вспоминать прошлое. И вообще не надо устраивать «конкуренцию жертв».
Конечно, не надо. Но ведь ее начали именно российское государство и его идеологическая обслуга.
Если Российский еврейский конгресс и НПЦ «Холокост» в 2010-е установили/реставрировали под сотню памятников на местах расстрелов евреев (а порою — синти и рома), а никто из русских не смог даже подсчитать точное количество сожженных деревень — кто ж виноват?
Если для российских чиновников важна память о всех трагедиях, то почему первый проект об уничтожении лиц с инвалидностью был в конце 2010-х годов инициирован немецким историком Ириной Ребровой на немецкие гранты?
Если нет никакой конкуренции жертв, то почему тот же "Нацистп" делает методическую разработку к 22 июня, предлагая в этот скорбный день говорить про «геноцид советского народа», но выделяет лишь некоторые группы жертв (как коммунисты, военнопленные) и совершенно забывает про «окончательное решение еврейского вопроса». Даже в теме айнзацгрупп, которые в первоочередном порядке расстреливали именно евреев?
Как историк нацистских преступлений, я неоднократно сталкивался с ехидно-обвиняющими комментариями при разговоре о Холокосте: «Конечно, евреев уничтожали, но ведь были и другие» (будто я это отрицал когда-либо). Однако никогда при разговоре о концлагерях, советских военнопленных или сожженных деревнях мне не заявляли: «А что вы забываете про еврейскую трагедию?». Разговор о разных трагедиях не означает их противопоставления, однако попытка продвигать одну за счет другой — да, это конкуренция жертв, обесценивающая одни страдания и превозносящая другие.
Но самое печальное — другое. Российское государство занимается обесцениванием профессионального научного исторического знания, и в этом соучаствуют представители академической науки. Научное первородство они с легкостью обменивают на чечевичные похлебки для тех многих историков, которые продолжают честно трудиться. Нежелание напрямую оппонировать в условиях цензуры и потенциальных репрессий вполне понятно, но зачем записываться в активисты к тем, кто видит в историке лишь «поставщика идеологических патронов», обесценивая в глазах общества самую идею, что историк — это прежде всего ученый?
