В феврале 1992-го года молодой иеромонах Тихон (Шевкунов) во время ремонта обнаружил под полом Малого собора Донского монастыря гроб с останками своего святого покровителя — патриарха Тихона (Беллавина), умершего в 1925-м году. Место его захоронения все годы советской власти считалось утерянным. Иеромонах Тихон вспоминал:
Подняв одну из глыб, мы опустили свечу внутрь. Перед нами был дубовый гроб, описание которого мы все хорошо знали. На нем лежала мраморная табличка, на которой при свете свечи мы прочли: „Патриарх Московский и всея России Тихон“, год и день интронизации, день и год смерти.
Дальше под колокольный звон в обитель въехал патриарх Алексий II и официально публично обрел мощи.
За прошедшие с тех пор тридцать с лишним лет молодой иеромонах Тихон стал могущественным митрополитом Крымским и Таврическим, одним из главных идеологов российского государства и другом Владимира Путина. А о его святом покровителе вспоминают только по праздникам, — таким, как день его смерти 7 апреля, Благовещение по старому стилю.
Патриарх Тихон, которого РПЦ канонизировала на волне перестройки, в 1989-м году, так и не снискал того, что называется «народное почитание» — к его мощам не выстраиваются очереди, о чудесах по его молитвам не снимают телевизионные фильмы. О нем знают только специалисты по церковной истории, остальные — в лучшем случае считают, что он был канонизирован за то, что стал первым русским патриархом в новейшее время.
Меж тем трагическая биография святого патриарха показывает, что русское православие вовсе не обречено и не обязано сохраняться в тех административно-управленческих формах, в которых существует сегодня. Эти формы отнюдь не сакральны и не существовали всегда, а сто лет назад история русской церкви и вовсе могла пойти по другому пути.
Американский епископ
Епископ Тихон (Беллавин) в возрасте Христа, в 33 года, поехал служить в Соединенные Штаты Америки, возглавлять Американскую епархию Российской православной греко-кафолической церкви, как тогда называлась церковь в Российской империи. Русская епархия в Америке долгие годы была единственной православной юрисдикцией в Соединенных Штатах и принимала к себе иммигрантов из всех православных стран — сербов, румын, греков, а также обратившихся в православие жителей Америки разного этнического происхождения.
Епископ Тихон объездил всю Америку, перенес епископскую кафедру из Сан-Франциско, где она изначально была создана русскими колонистами, на Восточное побережье, в Нью-Йорк, в эпицентр стремительно развивающейся экономической и политической жизни. Он оказался в стране, где церковь абсолютно свободна, отделена от государства и где существует равноправная конкуренция разных религиозных общин и национальных традиций.
Этот опыт радикально отличался от синодальной церкви Российской империи, которая со времен Петра I, двести лет, управлялась государственными чиновниками в государственных интересах. В России православные приходы не имели даже права собственности и своего юридического лица, а в Америке само существование церкви зависело от того, соберется ли община верующих и захочет ли она, сможет ли основать приход и содержать его. Тихон считал, что православие в Америке должно постепенно развиться из русского представительства в самостоятельную многонациональную поместную церковь в Новом Свете. В этом направлении он и работал, в том числе руководил проектом перевода богослужения на английский язык.
Спустя несколько десятилетий, в начале 1970-х, православные эмигранты из России создадут-таки эту поместную церковь — Православную церковь Америки, опираясь и на работу, начатую епископом Тихоном.
Но в 1907-м году его отозвали в Россию (тогда это воспринималось скорее как повышение) и назначили правящим архиереем сначала в древний Ярославль, а затем — в Вильно, который был населен преимущественно поляками и евреями, и необходимо было выстраивать отношения и сохранять мир со всеми. Впрочем, на территории современной Литвы будущий патриарх пробыл совсем недолго: из-за начала Первой мировой войны его эвакуировали в Москву, где он служил де-факто как приходской священник: будучи лишен административной нагрузки по управлению епархией, он занимался в основном тем, что совершал богослужения и проповедовал.
На свободе
И дальше, следуя православной присказке, жизнь заканчивается и начинается житие. После Февральской революции и отречения императора Николая Второго от престола церковь внезапно оказалась свободна. История очередной административно-структурной итерации русского православия — Синодальной имперской церкви — оборвалась.
Но епископы не просили свободы, не ждали ее и не знали, что с ней делать. Хотя некоторые изменения наступили уже вследствие революции 1905-го года, что позволило церкви начать подготовку к Поместному собору, который не собирался с конца XVII века. Такое же краткое окно свободы возникнет между 1988-м и 1993-м годом и результат будет еще хуже.
Летом 1917-го года Временное правительство постановило, что епископов надо не назначать сверху, а избирать в епархиях. И по всей России, в стране, находящейся в состоянии обвала, прошли демократические выборы архиереев — как ни странно, люди вполне осознанно и с энтузиазмом выбирали кандидатуры на приходских собраниях и епархиальных съездах. В некоторых епархиях победили вовсе не те, кто управлял ими по назначению в последние годы. Так случилось и в обеих столицах, причем в Москве народно избранным епископом стал как раз Тихон. А через два месяца открылся Поместный собор, на котором Тихона демократически избрали второй раз — первым за двести лет патриархом всея Руси.
Необходимость восстановления патриаршества казалась многим участникам Собора (на него съехались со всей страны почти 600 участников всех сословий) неочевидной — нужно ли церкви централизованное иерархическое управление в стремительно меняющихся исторических обстоятельствах в мире, когда империи и монархии рушились? Однако соборяне сошлись на том, что именно институт патриаршества гарантировал церкви независимость и субъектность в отсутствие внешней стабильности, когда контрагент со стороны государства был неясен и его отношение могло оказаться враждебным.
По словам историка церкви протоиерея Георгия Митрофанова, «о трех кандидатах в патриархи говорили, что был среди них самый умный — архиепископ Антоний; самый строгий — архиепископ Арсений; самый добрый — митрополит Тихон. Избрали самого доброго в самое жестокое время». На последнем этапе из трех кандидатур, выдвинутых голосованием, патриарха выбирали жребием: 18 ноября 1917-го года в храме Христа Спасителя перед иконой Владимирской Божией Матери слепой старый иеромонах Алексий (Соловьев), затворник Зосимовой пустыни, вынул из ковчежца одну из трех записок с именами кандидатов. Имя патриарха прочел митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), который через три месяца, в феврале 1918-го года, был зверски убит большевиками возле стен Киево-Печерской Лавры. Новый этап истории русского православия начался одновременно с советской властью, но продлился гораздо меньше нее — всего 7 лет.
Поместный собор успел выработать новые принципы церковного управления. Власть патриарха была существенно ограничена Синодом, Высшим церковным советом и Собором. Патриарх был прежде всего одним из правящих архиереев, формально его власть была незначительна. «В этом смысле патриарх Тихон был совершенно не похож на своих предшественников — патриархов Московской Руси, которые были полными господами в церкви по всем вопросам, и одна только инстанция могла их смирять, это, конечно же, Государь. Ничего подобного здесь не предполагалось», — пишет протоиерей Георгий Митрофанов.
Тихон не был похож и на следующих советских и постсоветских патриархов. Поэтому период его патриаршества — отдельный этап в истории православия в России. Это была уникальная система, созданная Поместным собором 1917-1918-го года, предполагавшая саморегулирование церкви безотносительно государства, которая так никогда и не заработала по-настоящему.
Как и остальные соборные решения, которые на бумаге создали новую церковь.
Могла ли она заработать, теперь сказать трудно — человеческий фактор мог исказить любые нормы и идеи, а церковь состояла из духовенства и мирян, сформировавшихся в старой, Синодальной церкви. Их последующие решения, принятые под самыми разнообразными угрозами, — решение сотрудничать с большевиками, уехать с Белой армией, уйти в подполье, принять ссылки, заключение и расстрел — сформировали ту церковную действительность, в которой русское православие бытует и сегодня.
Без компромиссов
Но свою новую церковь пыталась создать и новая власть. В начале января 1918-го года патриарх Тихон выпустил послание, в котором предал анафеме большевиков «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское» — писал патриарх. Конечно, это послание было адресовано не Ленину, Троцкому и Сталину, которые были атеистами и вряд ли их это могло уязвить, но народу, чтобы люди воздержались от соучастия.
Поместный собор был вынужден прекратить свою работу в сентябре 1918-го года, после того, как летом патриарх Тихон, узнав о расстреле царской семьи, благословил открыто служить панихиды по убиенному императору, его жене и детям именно как о государе, тогда как наиболее осторожные члены собора хотели делать это «келейно» (в частном порядке) просто как о мирянине. Это позиционировало церковь как монархическую, контрреволюционную, враждебную советской власти организацию. Патриарх понимал это, как понимал и угрозы, которые своими действиями навлекает на всех священников — к тому времени уже было убито достаточно клириков, чтобы сомнений не оставалось. Однако он продолжал свидетельствовать об истине, как он ее тогда понимал, не идя на компромиссы.
В октябре 1918-го года патриарх Тихон написал открытое обращение в Совнарком, предваряя его евангельским эпиграфом «Все взявшие меч мечом погибнут». В этом послании он обвинил советскую власть в беззаконных казнях, в разорении страны, «позорном» заключении Брестского мира, в том, что «никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела».
Патриарх призывал власть к ответу:
«Это ли свобода, когда никто не может высказать открыто свое мнение, без опасения попасть под обвинения в контрреволюции? Где свобода слова и печати, где свобода церковной проповеди? Уже заплатили своею кровью мученичества многие смелые церковные проповедники; голос общественного и государственного осуждения и обличения заглушён; печать, кроме узко большевистской, задушена совершенно».
Однако патриарх не призывал свою паству к насильственному сопротивлению советской власти, он вообще ни к чему ее не призывал, только констатировал, что «темный, невежественный народ» соблазнен, и это вопиет к небу об отмщении.
Церковь открыто противостояла новой власти, хотя патриарх и отказался дать свое благословение и Белому движению, генералам Алексееву, Корнилову, Деникину.
И власть приняла вызов. Для начала была организована кампания по изъятию мощей в целях атеистической пропаганды: мощи святых в виде косточек и праха вытряхивали из рак, демонстрировали верующим, выбрасывали на помойки или перемещали в создаваемые музеи атеизма. Потом начался большой голод. В феврале 1922-го года ВЦИК постановил под этим предлогом насильственно изымать все драгоценные предметы церковного имущества.
В ответ патриарх выпустил самое спорное послание в своей жизни: он призвал верующих делать пожертвования и помогать голодающим, в том числе отдавая драгоценные предметы из храмов, например, оклады книг и икон, но обвинил в святотатстве тех, кто отдаст предметы богослужебного назначения — литургические сосуды, лжицы для причастия и т. д. Мирян в таком случае следовало наказать отлучением от церкви, а священников — извержением из сана.
Это повлекло катастрофические последствия: кампания по изъятию церковных ценностей была задумана как репрессивная, и тысячи монахов, священников и мирян, открыто сопротивлявшихся и не отдававших священные предметы, как велел патриарх, были убиты или отправлены в заключение. Кроме того, это делало из церкви козла отпущения, ответственного за голодные смерти. Самому патриарху пришлось выступать свидетелем на судебном процессе над группой московского духовенства, обвиненных в том, что противились отдавать ценности во исполнение распоряжения патриарха — пять человек были расстреляны.
Это потрясло патриарха Тихона.
По вопросам контрреволюции не обращаться
Тем временем по инициативе Льва Троцкого и под контролем ГПУ была создана другая церковь — православие под контролем большевиков, «Живая церковь», вошедшая в историю под названием «обновленчество». История обновленческого движения еще не описана академическими исследователями в полной мере. Ясно, что часть его идеологов искренне хотела, воспользовавшись сменой власти и временным совпадением интересов с большевиками, провести церковную реформу и обновить архаичную структуру. Другая часть была конъюнктурщиками и циниками, которые сделали ставку на более перспективный, как тогда казалось, проект — среди них был, например, будущий сталинский патриарх митрополит Сергий (Страгородский), давший начало «сергианству» — политике сотрудничества и полного подчинения церкви государственной власти.
Так или иначе вскоре были созданы параллельные тихоновским структуры — Синод, Высшее церковное управление. В начале 1923-го года больше половины приходов и епископата перешли в обновленческую церковь. Патриарх Тихон находился под домашним арестом в Донском монастыре, это был уже не первый его арест, и де-факто не мог ни на что повлиять и не мог в полной мере управлять церковью, тем более что продолжались аресты верных ему священников и епископов. Обновленческий собор лишил патриарха сана и даже монашества, советская власть обязала все приходы пройти перерегистрацию — то есть юридически перейти в обновленческую церковь.
Патриарх эти решения не принял, продолжая оставаться под арестом и подвергаться регулярным допросам, то есть — прямому давлению. От него требовали не признания обновленчества, а выражения лояльности: большевики были готовы терпеть две подконтрольных православных структуры.
Патриарху же была нужна хотя бы относительная свобода, чтобы противостоять обновленцам, поэтому весной 1923-го года он написал обращение в Верховный суд, в котором заявил, что он не враг советской власти и отмежевывается от монархизма и контрреволюции. Его выпустили. В своей приемной в Донском монастыре он повесил табличку «По вопросам контрреволюции не обращаться»: ирония была единственным возможным свободным высказыванием.
После этого было еще несколько заявлений о лояльности советской власти, включая осуждение создания зарубежного Высшего церковного управления эмигрантами в Сербии, которое после станет Русской православной церковью заграницей (РПЦЗ) и до самого 2007-го года, когда Путин при помощи архимандрита Тихона (Шевкунова) подчинит РПЦЗ Московской патриархии, будет свидетельствовать, что у православия русской традиции больше, чем один путь.
Но результат был интересный — массовое возвращение в патриаршую церковь духовенства, ушедшего к обновленцам, включая митрополита Сергия: патриарх вышел из заключения, образумился и перестал подвергать всех риску, значит, можно и вернуться. Весной 1924-го года в Москву приехал после очередной ссылки митрополит Кирилл (Смирнов), один из самых близких патриарху людей, бескомпромиссно противостоявших советской власти. Они много разговаривали с Тихоном, который, по-видимому, объяснял свои уступки большевикам тем, что хотел облегчить существование духовенству, находившемуся в тюрьмах и ссылках.
В ответ митрополит Кирилл произнес единственную дошедшую до нас из этого разговора фразу:
«Не думайте о нас, мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах».
Вскоре он опять попал в ссылку, пробыв в заключении до 1937-го года, был расстрелян в Лисьем овраге в Чимкенте.
Главное политическое управление, предшественник КГБ, стало требовать от патриарха назначать и снимать епископов с кафедр по их распоряжению. Тихон на это заявил, что он «не бомба, которая должна взорвать православную церковь». На формальном уровне не существовало церковной структуры как юридического лица: Московская патриархия будет создана только при Сталине и митрополите Сергии в 1943-м году, а в 1920-е годы легально в соответствии с советскими законами существовали только приходские общины в качестве «двадцаток» — объединений из двадцати прихожан. В этом была сильная обеспокоенность остававшихся на свободе епископов, которым казалось, что легализация должна уберечь их от уничтожения. Но условием легализации была полная подконтрольность ГПУ и согласование с ним всех кадровых решений — пойти на это патриарх не мог.
Он начал сильно болеть и умер, это случилось ровно сто лет назад — 7 апреля 1925-го года. Слухи, что смерть его была насильственной, ходят до сих пор, но доказательств не существует. Как до сих пор неизвестно, в какой степени последнее унизительное послание, подписанное в день смерти и опубликованное в «Известиях», было им продиктовано или отредактировано ГПУ.
***
Биография патриарха Тихона и краткая история нелегальной русской церкви в радикальной форме показывают механизмы зависимости церкви от государственного устройства. До самого 1943-го года было вовсе неочевидно, чья возьмет и какой силе СССР позволит объявить себя легитимной преемницей церкви Российской империи. Будучи зажатым между «красными» обновленцами и нуждами эмигрантов, которые создавали свои структуры, чем ухудшали положение церкви в Советском союзе, между желанием свидетельствовать о правде и спасти жизни своих сподвижников, патриарх Тихон первым показал и цену компромисса, и последствия отказа от него.
