Недавнее сообщение о желании историка Олега Соколова, осужденного за жестокое убийство своей аспирантки и спутницы Анастасии Ещенко, отправиться на фронт может, учитывая возраст (69 лет) и особенности убийцы, погрузившегося в историю наполеоновской Франции до стремления внешне копировать Наполеона, может, наверное, вызвать улыбку. Однако оно вновь напоминает о серьезной проблеме, с которой России, вероятно, придется столкнуться после завершения боевых действий на Украине — а завершение это может быть уже совершенно и недалеко: постравматический синдром у многих участников войны и смещенные границы допустимого насилия будет усугубляться значительной долей фронтовиков с криминальным опытом.
Сколько их было
Предвижу возражения, связанные с опытом Великой отечественной войны: в 1941–1945 гг. ряды Красной армии пополнили сотни тысяч бывших заключенных, чье присутствие на фронте и ближнем тылу мало повлияло и на боеспособность войск, и на послевоенную жизнь. Последнее утверждение, разумеется, спорно, качественные исследования проблемы отсутствуют. Рассуждения о десятках и сотнях фронтовых разведчиков — бывших лагерников, получивших новые сроки за воровство продуктов и более тяжкие преступления в первые послевоенные годы пока мало подкреплены статистикой.
Однако дело столько в этом, сколько в практиках привлечения (принуждения) осужденных к участию в войне. За годы Великой отечественной войны, по данным НКВД, к 10 марта 1945 года в Красную армию было передано около 1,1 млн осужденных и готовились к отправке еще 10 000.
Цифра выглядит впечатляющей, но если учитывать, что всего в советские Вооруженные силы в годы войны были призваны или мобилизованы около 29,6 млн человек, а общая численность служивших в армии и на флоте превысила 34 млн, то доля заключенных среди мобилизованных не превысила 3,7%, а в общей численности армии — была ниже 3%.
Это существенно меньше, чем в последние три года. Как сообщала Федеральная служба исполнения наказаний, в январе 2022 гг. в ее учреждениях находились 465 000 человек, преимущественно (более 80%) мужчин, к 1 января 2023 г. число лишенных свободы снизилось по сообщению самой ФСИН до 433 000 человек, причем особенно существенное сокращение численности отмечалось осенью — на 26 400 человек, в том числе на 23 000 мужчин, после поездки руководителя ЧВК «Вагнер» Евгения Пригожина по российским колониям.
Более свежей статистики ФСИН пока не публиковала, но заместитель министра юстиции Всеволод Вуколов сообщил в октябре 2023 г., что в исправительных колониях находятся 266 000 человек. Даже если прибавить к ним пропорциональные прежним периодам 70 000 — 80 000 человек в следственных изоляторах, то тюремное население России менее чем за год сократилось более чем на 150 000 человек. Разумеется, далеко не все эти люди отправились воевать. Оценки направленных на войну осужденных и подследственных колеблются. Например, Евгений Пригожин летом 2023 г. сообщил, что после полугодового контракта домой вернулись 32 000 бывших заключенных, воевавших по контракту с ЧВК.
Итак, порядка 100 тыс. «выпускников» мест заключения побывало на фронте. Какова же их доля в общей численности воевавших? До осени 2022 года контрактников было мало, только в ноябре Путин установил выплату почти в 200 тыс. рублей за подписание контракта. В первый год войны была армия вторжения примерно в 200 тыс. человек и мобилизация примерно в 300 тыс. человек, через «Вагнер» в общей сложности прошло порядка 50 тыс. человек (по разным источникам). За следующие два года через механизм контрактов армия набрала порядка 950 тыс. человек (данные сообщали министры обороны Шойгу и Белоусов за 2023 и 2024 годы соответственно). Итого на фронте могло побывать в общей сложности порядка 1,5 млн человек — а значит, заключенные составили около 7%, вдвое больше, чем в Великую отечественную войну.
Есть и другая, более жуткая арифметика: по данным BBC и «Медиазоны», из поименно известных примерно 100 тыс. погибших на фронте заключенные составляют 17%!
Возможна ли реабилитация?
Но дело не только в статистике. В 1941 г. освобождали от наказания и направляли в военкоматы (а не в штрафные роты, которые появились лишь летом 1942 г.) осужденных за преступления малой и средней тяжести: по указу от 12 июля 1941 г. из лагерей освободили 260 000 человек, затем еще 160 000 освободили по ноябрьскому указу.
Некоторое количество осужденных по тяжким статьям вышли из-за колючей проволоки в 1943–1944 гг., когда Красная армия уже наступала. Против такой практики выступали военные. Приказ заместителя наркома обороны от 28 января 1944 г. гласил: «Запретить судам и военным трибуналам применять примечание 2 к статье 28 УК РСФСР (касавшееся отсрочки приговора с отправкой на фронт) к осужденным за контрреволюционные преступления, бандитизм, разбой, грабежи, ворам-рецидивистам, лицам, имевшим уже в прошлом судимость за перечисленные выше преступления, а также неоднократно дезертировавшим из Красной Армии.
По остальным категориям дел при решении вопроса об отсрочке исполнения приговора с направлением осужденного в действующую армию судам и военным трибуналам учитывать личность осужденного, характер совершенного преступления и другие обстоятельства дела».
Последние годы мы видим иную ситуацию: в ЧВК и затем в армию активно берут осужденных за тяжкие преступления: жестокие убийства, грабежи, нанесение тяжких телесных повреждений с инвалидностью пострадавших. Кто и как возмещает потерпевшим моральный вред и материальный ущерб — вопрос открытый.
Как отмечают некоторые СМИ, подать ходатайство об освобождении и направлении на фронт могут даже осужденные к пожизненному сроку (если речь не идет о приговоре за экстремизм, терроризм и педофилию), нынешние законы это не запрещают.
Пребывание на войне искажает границы добра и зла, меняет границы допустимого насилия даже у обычных людей, не склонных к жестокости в повседневной мирной жизни. Есть и еще один жутковатый момент: большая часть из тех, кто вернется, умеет пользоваться дронами, и несложно себе представить, какую широкую гамму преступных намерений можно воплотить в жизнь с помощью дронов, купить которые элементарно.
Для восстановления психики убийц-дроноводов потребуются годы усилий квалифицированных психологов. Достаточно ли таковых в России — вопрос открытый. Между тем Россия (как, впрочем, и Украина) столкнутся после завершения боевых действий с необходимостью ресоциализации или, напротив, изоляции большого числа людей, привыкших, что убийство и доходящая до садизма брутальность — нормальное и даже поощряемое поведение.
