Неудивительно, что если в цифрах видят проигрыш своей команды, в нем обвиняют судью, или, в нашем случае, опросные компании.
Социология разрыва
Комментаторы все чаще выражают недоверие социологам: даже если результаты опросов разных компаний примерно совпадают, просвещенная публика обвиняет социологические компании и аналитиков во всех смертных грехах сразу, от получения западных грантов до работы на администрацию российского президента.
Не так давно яростные споры вспыхнули снова. В конце прошлого года выпускница докторской программы Колумбийского университета Мария Снеговая опубликовала доклад, доказывающий, что в целом можно доверять данным российских опросов о поддержке войны и Путина. В самом докладе собраны самые разные, в том числе противоречивые интерпретации общепризнанных данных, а в подводке к докладу содержатся спорные утверждения, например, об отсутствии поколенческого разрыва в восприятии войны. По опросам «Левада-центра», большинство молодежи так или иначе поддерживает войну, и научный руководитель центра Лев Гудков оценивает этот результат как отсутствие поколенческого разрыва — но существенная разница в восприятии войны между поколениями заметна.
Тем не менее, волна эмоциональной критики захлестнула не отдельные тезисы, а Снеговую лично, результаты опросов, социологические компании в целом и саму возможность понять загадочную русскую душу в авторитарном контексте. Похожую реакцию встречают и полемические интервью Льва Гудкова. Хотя исследователь-диссидент, скорее всего, занимается исключительно интерпретацией данных, любое его неосторожное высказывание приводит к эмоциональной буре в спектре от «все открытия социальных наук прошли мимо Левады» до «такие результаты рисуют по указке из администрации президента». Кажется, результаты опросов, где войну поддерживает большинство россиян, для многих означают, что «наши проиграли» в борьбе за гуманизм и демократию.
Видимо, нередко «болеют за наших» не только комментаторы в социальных сетях, но и сами исследователи. Можно предположить, что в российских социальных и политических науках последние два десятилетия действует своеобразный отбор среди тех, кто не согласен служить российской власти. Для высококлассных специалистов, считающих, что в России запрос на авторитаризм исходит от народа, и поэтому нет перспектив демократизации, логичнее всего делать карьеру в западных университетах и не участвовать в российских публичных дискуссиях. Из прогрессивных социологов и политологов в российских университетах год от года оставались те, кто всё ещё надеется, что «Россия вспрянет ото сна», и сбросит оковы деполитизации, стоит только сменить Путина на кого-то другого.
Такие представления хорошо ложатся на слишком человеческое чувство обиды за державу, которую иностранцы называют диктатурой. Подобными эмоциями можно объяснить, почему, например, исследовательница Наталья Савельева довольно туманно обвинила западных ученых в расизме по отношению к россиянам, а социолог Григорий Юдин назвал исследование коллеги Тима Фрая, через списочные эксперименты доказавшее реальность высокой популярности Путина, основанным на «абсолютно нелепых предположений о политическом поведении человека». Подобные формулировки больше подходят личной переписке, но не общественно важной статье, претендующей на научную полемику. В академических журналах Григорий Юдин так и не начал дискуссию с Фраем.
Чувства понятны — они отражают спрос, а он рождает предложение. И конечно, дискуссии об интерпретациях данных между исследователями с разными ценностями и точками зрения обогащают общественную мысль, но лишь когда разные стороны ведут диалог и не пытаются заглушить менее популярное мнение.
Социология антивоенного мнения
В российской индустрии опросов есть три ведущих поллстера с историей в несколько десятилетий — ВЦИОМ, Фонд «Общественное мнение» (ФОМ) и «Левада-центр», а также несколько независимых центров, включая Russian Field и ExtremeScan, созданный после войны и работающий с проектом «Хроники». В этой среде можно часто наблюдать «дружественный огонь»: из-за очевидного конфликта интересов никому не интересно разбирать методы и интерпретации государственных ВЦИОМа и ФОМа, зато на «Левада-центр» обрушился шквал критики. Прежде всего коллегам не нравится их теория «советского человека» и имперского сознания россиян, что, по мнению, например, Григория Юдина, работает на Путина, воспроизводя «демофобный дискурс».
Исследователи ExtremeScan также считают, что заявления экспертов «Левады» об уровне поддержки войны в 70-80% «цитируются либеральными западными СМИ, поселяются в головах людей, и сразу возникает такой образ „ястребов“, тех, кто поддерживает войну, Путина, не готов останавливаться».
Аналитики «Левады» оценивают долю последовательных «ястребов» в 15-20%. ExtremeScan и «Хроники» считают последовательными милитаристами только 12-15% населения, они же одновременно положительно относятся к «СВО», не готовы поддержать вывод войск и переход к мирным переговорам и выступают за увеличение расходов на войну. По мнению критиков, исследователи «Левада-центра», говоря об имперском сознании и советском наследии, переносят все эти качества на всех, хоть сколько-нибудь поддержавших войну.
Фактически «Левада-центр» — единственный из больших российских поллстеров, изучающих авторитарное сознание в России. И, даже если теория во многом несовершенна, нельзя не отметить большой прогностический потенциал их аналитики. Так, и перед войной, и задолго до нее Лев Гудков отмечал тенденции сверхцентрализации государства, устранения плюрализма в обществе и нарастающую враждебность по отношению к гражданскому обществу.
В отличие от «Левады», по данным исследованиям ExtremeScan, уровень поддержки «СВО» в настоящее время составляет 52%. Такая большая разница получается из-за разной формулировки вопроса и разных методов сбора информации. По мнению критиков, вопрос «Левады» о поддержке «СВО» оказался слишком чувствительным, чтобы респонденты смогли правдиво отвечать на него. Кроме того, по версии критиков, участвующие в опросах люди, как правило, воспринимают социологов как представителей власти и пересказывает социально ожидаемые ответы. Поэтому несмотря на то что обычно в социологических опросах так не делают, исследователи ExtremeScan и проекта «Хроники» решили поменять формулировку этого вопроса, явно проговорив возможности ответить «затрудняюсь» или «не хочу отвечать». Доля уклонившихся от ответа составила около 30%, а команда ExtremeScan почитала даже такие варианты ответа признаками сопротивления, поэтому объединили их в один показатель «суммарной неподдержки». В сравнении с результатами «Левады» эта доля выросла за счет ответов «скорее да» на вопрос о поддержке «СВО».
Эксперты «Левада-центра» считают этот метод некорректным и результаты «искусственно раздутыми» из-за того, что исследователи ExtremeScan изменили только один вопрос, непропорционально выделив его и предложив те варианты ответа, которые принято указывать только в случае, если респондент колеблется. В ExtremeScan считают, что такой подход оправдан, так как дает респондентам возможность чувствовать себя безопаснее. Уклонившиеся от ответа, по мнению экспертов проекта «Хроники», по многим связанным вопросам стоят ближе к противникам войны, чем к сторонникам, несмотря на то что во многих связанных вопросах выглядит как среднее арифметическое.
Среди неопределившихся со мнением, по версии ExtremeScan и проекта «Хроники», как и среди противников войны, есть большая доля молодежи от 18 до 29 лет. С этим согласились и эксперты «Левады» после анализа анкет. Доля молодежи и женщин в группе «затрудняющихся» больше, но возможности включить их в группу противников войны исследователи «Левады» не видят: выбравшие этот ответ мало следят за происходящим, и часто не могут ответить и на другие вопросы.
Другим аргументом ExtremeScan в пользу изменения формулировки опроса стало повышение его чувствительности. По мнению исследователей, в отличие от данных «Левады», их данные отражают колебани поддержки по мере того, как в стране происходят различные событий, к примеру, мятеж Пригожина и вторжение украинских войск в Курскую область. Но с этим можно полностью согласиться только если не замечать изменений доли «определенно поддерживающих» войну у «Левады»: мятеж Пригожина там вполне заметен, хотя возможный эффект мобилизации сильно сглажен.
Из-за дебатов о безопасности и социальных ожиданиях при изменении уровня поддержки войны социологический центр Russian Field поменял формулировку вопроса на более мягкий вариант, о поддержке войны в окружении респондента. Но и телефонный опрос с такой формулировкой показывает, что 55% респондентов считает, что большинство скорее за войну.
Постоянно растёт доля выступающих за мирные переговоры, а подписание мирного соглашения Путиным приветствовали бы 75% населения, но только если это соглашение на условиях России. Но, как писал Григорий Юдин, что включение в почти любой вопрос решения Путина вытягивает приводит к тому, что большинство поддерживает такое решение. Видимо поэтому последовательные сторонники войны, по версии ExtremeScan, составляют меньшинство, 27%: эксперты этой группы относят к ним тех, кто одновременно за войну и не поддержал бы решение Путина о выводе войск из Украины. Доля этого меньшинства падает. Исследователи «Левады» также отмечают падение интенсивности поддержки, но не верят, что изменение настроения может вылиться в какое-то действие в отсутствии политических структур представительства.
Исследователи «Хроник» и ExtremeScan разделяют большую группу одобряющих Путина на несколько более мелких: провоенных «пехотинцев Путина»; лоялистов, считающих, что Путин вряд ли совершает ошибки; и прагматиков, допускающих, что президент может совершать ошибки в управлении, но голосовавших за него. Желания большей части путинского электората не совпадают с тем, чего они ожидают от Путина, из-за чего эксперты ExtremeScan считают, что фактический рейтинг Путина существенно ниже прямых ответов. А доказывая, что декларативная поддержка войны не так важна, исследователи утверждают, что в другом климате мнений изменится и мнение россиян.
Но никто не уточняет, откуда возьмутся такие перемены и будет ли население им радо.
Как — «никогда больше»?
По данным «Левада-центра», с марта 2022 года резко выросла доля считающих, что Россия идет в правильном направлении, а предыдущий такой скачок был после оккупации Крыма в 2014 году. Эти результаты ко всеобщему недовольству упоминает и Мария Снеговая, а высокий уровень подобного политического оптимизма зафиксировали и в исследованиях Russian Field.
В то же время у населения растет тревожность, которую можно направить в разное русло. Если в феврале 2024 ФОМ фиксировал самую высокую тревожность из-за возможного нападения других государств (34%, упала по сравнению с 2023 годом) и бедности (28%), то в похожем замере «Левады» в августе 2024 в тройке лидеров по причинам тревожности уже были бедность, коррупция и мигранты. А одним из самых странных фактов социологии последних лет стал заметный рост оптимистичных ожиданий у россиян, особенно в перспективе трех-пяти лет. Начиная с 2022 года резко выросла доля россиян, считающих, что и жизнь страны, и их личная жизнь через 3-5 лет станет лучше. Такой результат показали поквартирные опросы.
Видимо, популярность Путина стала не только результатом безальтернативности, но и глубинных внутренних ожиданий россиян. По крайней мере, всё бòльшее единение вокруг национального лидера против национальных врагов вызывает у них ощущение правильного пути страны. Конечно, в демократических государствах таким настроениям противостоят, а не потакают. Действительно, сверхцентрализация, нефтяная рента и безответственные элиты в России не создали условий для формирования демократии и упростили приход диктатуры.
Однако факт остается фактом: политическое большинство россиян (то есть, самая большая группа с примерно одними представлениями о мире) — авторитарно, мыслит имперскими понятиями, а под влиянием диктатуры всё общество меняется в худшую сторону. Даже когда россияне осознают свои интересы, неразвитое политическое участие и низовое лидерство не дают интересам перерасти в политические требования. Эту реальность важно учитывать и когда-то с ней придется работать.
В лабораторных условиях фокус-группы исследователи могут найти идеального российского политика, ожидания от которого совпадут с желаниями населения, или противоречивые запросы у людей, поддержавших Путина или войну. Но для того чтобы эти различения вышли за пределы фокус-групп, необходимы тектонические сдвиги, которые трудно будет не заметить. Пока люди сами, хотя бы перед глазами интервьюера, которого они видят как представителя власти, не выскажут отражающих их интересы политических предпочтений, и война, и диктатура будут повторяться снова и снова.
Французский философ Клод Лефор писал, что принципиальное отличие современной демократии — «мутация символического порядка», когда центр власти теряет единое воплощение в одном лидере или партии, и становится пустым местом конкуренции и случайности выборов. Это более сложный способ функционирования политики, чем при едином центре, скрепляющем политическую общность: приходится находить деперсонализированную основу для объединения, и выстраивить такие общие политические институты, которые принципиально не изменит даже один неудачный лидер. И пока в России любые опросы показывают «тефлоновый рейтинг Путина», на который не влияют никакие просчеты, нет самой основы для выхода из колеи с диктатурами и никому не нужными войнами — нет запроса на демократию. Можно спорить о самых разных структурных причинах его отсутствия, но когда он есть, его улавливают и лояльные власти политики.
Хотя критики опросов обычно приводят в пример режимы сирийского диктатора Башара аль-Асада и румынского Николае Чаушеску с запредельным рейтингом национального лидера, но там результаты были откровенно фальсифицированы, чего в России нет даже у сервильных поллстеров. В случаях аль-Асада и Чаушеску политическое действие рождало противодействие, например, гражданскую войну, расстрел народных движений и гуманитарную катастрофу.
Пока диктатура в России не дошла до этих пределов, а из-за репрессий и отсутствия культуры участия даже ощутимые изменения в жизни россиян вряд ли перерастут в политические требования.
