Впервые опубликовано на substack автора.
И экономика России, и Россия в экономическом плане изменились за эти 25 лет очень сильно. Это не сюрприз — найдите такие 25 лет за последние 250 лет, в которых не было заметных изменений практически в любой стране. Почти всегда через 25 лет люди живут лучше, чем до того, если только конец этих 25 лет не выпадает на разрушительную войну (а нынешняя война для России пока относительно незаметна в экономическом плане) или крупный экономический катаклизм вроде Великой депрессии, хотя даже на дне Великой депрессии, в самых пораженных районах люди были в среднем богаче, зажиточней в 1931 году, чем в 1906-м.
Общемировой прогресс, экономическое и технологическое развитие мира могут быть определяющими факторами для экономического развития любой страны — и были ими и для России, как в последние 250 лет, так и в последние 25. Но бывают и специальные факторы, как внутренние, так и внешние, которые могут оказаться более значимыми для определенных стран в определенные периоды.
Давайте постараемся выделить такие факторы для российской экономики начала XXI века в надежде, что их комбинация объясняет (в эконометрическом и статистическом смысле) ее развитие.
Не претендуя на полноту и безальтернативность картины, думаю, что семь факторов в достаточной мере дают ответ на вопрос. Все они были взаимосвязаны и так или иначе влияли друг на друга, без каждого из них динамика по остальным была бы другой.
Тренд первый: эндогенная трансформация российской экономики, ее взросление
Эпоха Ельцина в экономическом плане была демонтажом (а скорее, распадом) советской экономической модели и захватом ее обломков теми, кто был достаточно смел, жесток (выбирайте, где поставить ударение, сами), убедителен и удачлив.
Путин пришел к власти, как раз когда начала «оседать пыль» великого передела собственности 1990-х. К этому моменту бывшим комсомольским работникам, красным директорам, бандитам, кооператорам и прочим, правдами и неправдами взявшим под контроль обломки советской промышленной империи, стало ясно, что делить уже нечего, захватить что-то новое тоже будет трудно: все, что можно было легко подобрать, отжать, увести, уже подобрано и находится в руках хватких людей, и без боя они не сдадутся. Настала пора не отнимать и делить, а складывать и умножать, выстраивать на основе схваченных активов нормальный капиталистический бизнес.
Эти люди больше не стремились быстро схватить что-то, превратить в деньги и отчалить на Лазурный берег, Гранатовые острова или на спокойную старость в Лондон. Первые десятки миллионов у них уже были, икрой и гусиной печенкой они уже обеспечили себя до конца жизни. Теперь они стремились построить большие, конкурентные, долговременно устойчивые бизнесы, которые стоили бы десятки миллиардов, а не сотни миллионов, внесли бы своих владельцев в глобальный список Форбса, удовлетворили бы их амбиции к власти и созиданию чего-то великого.
В какой-то другой реальности эти люди могли бы попытаться «захватить государство». Некоторые из них и попытались тем или иным методом, но это кончилось для них эмиграцией или тюрьмой. Для большинства же оказалось приемлемым платить налоги, договариваться с государством о ставках этих налогов в ходе достаточно стандартных лоббистских процедур и не слишком пытаться влиять на политику, сначала на федеральном, а потом даже и на региональном уровне. Новых хозяев российской экономики стала интересовать капитализация их бизнесов, оценки аналитиков международных банков, а для этого нужна была прозрачность и законопослушность.
Путин назначил министрами не видных личностей — политиков и публицистов, как это было в ельцинскую эпоху, а эффективных и лояльных управленцев. В экономике это были Кудрин в роли министра финансов и Греф в роли министра экономического развития (тогда этот мандат был куда шире, чем сейчас), а начали они с выстраивания разумных и работающих механизмов управления экономикой и государственными финансами.
Российские компании быстро перенимали лучшие мировые практики, в России образовался новый класс современных управленцев, в Россию достаточно массово стали возвращаться люди с опытом работы на Западе — за бòльшими деньгами, за более захватывающими карьерными перспективами.
К 2008 году этот процесс дал прекрасные плоды. Россия смотрелась как многообещающая экономика, множество международных компаний от банков до автомобилестроителей хотели войти на российский рынок.
Если бы Путин тогда удалился от дел, то, скорее всего, остался бы в памяти и в учебниках как самый успешный лидер России за многие годы, несмотря на начавшееся при нем наступление на демократию и дело ЮКОСа.
Тренд второй: взлет сырьевых цен
Путину невозможно, фантастически повезло с конъюнктурой сырьевых рынков. Только нефтяная выручка приносила России в 2000–2022 годах в среднем около $300 млрд в год в долларах 2022 года. В среднем за ельцинский период это было $77 млрд, за горбачевский — $113 млрд, но всему СССР.
В отличие от многих других стран, несмотря на любовь российских казнокрадов и миллионеров к обладанию яхтами немецкой постройки, недвижимости в Биаррице и Мэйфейре и шоппингу на виа Монтенаполеоне, очень большая часть этих денег вернулась в Россию. Пусть в виде поместий с шубохранилищами по проектам Ланфранко Чирелли и домика для уточки, но строили-то эти поместья и домики российские строители из российского цемента и российской вагонки.
Для благосостояния страны было бы, конечно, лучше, если бы были построены не поместья, а жилье, дороги, заводы и лаборатории, т. е. чтобы эффект был двойной, чтобы не только российские работники получили деньги за строительство, но и чтобы появился производительный капитал, способный создавать новую ценность для российской экономики. Этого последнего не произошло, но тем не менее хотя бы траты на роскошь расходились по российской экономике, создавали внутренний спрос, наполняли шкафы, квартиры и гаражи простых россиян. Этот внутренний спрос вкупе с размером рынка создал в России крупные производства, часто в иностранном владении — многие из них после 2022 года были куплены за бесценок у уходящих из России иностранных фирм.
Важно, что несмотря на рост доходов от нефти российская экономика не стала чисто импортной. И выпуск, и разнообразие, и сложность внутрироссийского производства не позволяют называть Россию классическим petrostate, в этом плане Россия ближе к Австралии и Канаде, странам, в экономике которых добывающий сектор тоже играет заметную роль, чем к Саудовской Аравии, Азербайджану, Казахстану и Туркменистану, в экономике которых доля полезных ископаемых заметно выше.
Да, нефтяные деньги служили своего рода смазкой и удобрением для роста всего остального, без них бы экономика росла гораздо медленнее (а как — можно обратиться за примером на ближайших западных соседей России).
Зависимость от нефтяного изобилия могла бы сделать Россию уязвимой к неизбежным падениям цены на нефть, но и тут Путину сильно везло. Падение цен в 2008 году оказалось краткосрочным, в 2014-м — более значимым, но даже после 2014-го года путинская среднегодовая нефтяная экспортная выручка составляла $230 млрд и даже в annus horribilis 2020-го — $144 млрд, больше, чем в любой год с 1986-го по 1999-й.
Тренд третий: глобализация
В XXI веке резко усилилась глобализация, и она не обошла российскую экономику стороной. Означало это, в частности, значительное увеличение международного разделения труда и специализации. Как следствие, стало просто невозможно иметь современное и передовое производство полного цикла в одной стране — для любого товара по крайней мере часть комплектующих, деталей, станков надо было импортировать — если, конечно, стремиться использовать лучшее, что бывает, а не довольствоваться более дорогими и менее эффективными аналогами.
Это стало верно не только для России — для любой страны мира. Российская экономика стала значительно сильнее интегрирована в мировые цепочки поставок, чем в советские времена (сравнивать с десятилетием Ельцина, периодом глубокого кризиса, странно). Символом этого тренда стало вступление России в ВТО аккурат на середине путинского правления, в 2012 году. До кризиса 2008 года российские компании активно стремились приобретать активы за границей, но после 2008 года эта тенденция замедлилась, а после 2014-го стала очень трудной — и российские власти стали призывать к национализации элит и репатриации капитала, и на Западе к российским деньгам и участию в экономике стали относиться с бòльшим подозрением.
Тренд четвертый: цифровизация
И интернет, и цифровые бизнесы в России развивались достаточно быстро, пожалуй, быстрее, чем во многих других странах. Государство довольно долго не вмешивалось ни в покрытие страны мобильной связью, мобильным и проводным интернетом, ни в развитие интернет-бизнесов.
У России оказалось и определенное преимущество в виде отсутствия legacy-инфраструктуры. Именно поэтому, например, российский интернет- и апп-банкинг, по мнению многих, заметно лучше, чем западные аналоги — можно было строить с нуля, без необходимости соответствовать устаревшим законам и методам работы.
В России появились национальные цифровые чемпионы (после 2022-го года захваченные государством), конкурентоспособные с глобальными игроками, широкий сегмент цифровых услуг, дигитализация стала существенной частью бизнес-процессов, от ЖКХ до крупнейших корпораций. Пожалуй, для российского Рип ван Винкля, заснувшего даже не в Москве, а в Вологде, Перми или даже в далеком райцентре (даже особенно в далеком райцентре) в 1999-м году и проснувшемся в 2024-м, самым большим удивлением было бы именно то, как многое делается в цифре и интернете совершенно неведомыми ему способами.
Тренд пятый: снижение конкуренции и уменьшение разнообразия
По сравнению с 1999-м годом, когда на рынке присутствовало множество компаний и марок, экономическая среда России в 2024-м в куда большей степени олигополизирована — практически в каждом сегменте.
Федеральные торговые сети, федеральные банки, всего несколько авиакомпаний, крупные металлургические, нефтяные компании — концентрация практически везде выше, чем 25 лет назад. Отчасти это симптом зрелой экономики и зрелого рынка — более сильные компании поглощают конкурентов и создают барьеры для входа для новичков. Это происходит не только в России — вспомните, как выглядел интернет-рынок в начале 2000-х, сколько там было игроков, и как он выглядит сейчас, вспомните, как выглядит западный автомобильный рынок по сравнению с состоянием 25-летней давности.
И тем не менее — российская экономическая среда становится менее конкурентной.
Тренд шестой: новая знать и ее роль в экономике
В конце ельцинского правления роль «семибанкирщины» уже уменьшалась. Девизом начала путинского правления было «равноудаление олигархов». Как выяснилось позже, это было просто зачисткой пространства для «родных и знакомых кролика».
Доля российской экономики, контролируемая друзьями Путина по ленинградской секции дзюдо, КГБ, мэрии Петербурга, кооперативу «Озеро» и их родственниками плюс родственниками и земляками Рамзана Кадырова сейчас куда выше и того, что прямо или опосредованно контролировала семья Ельцина в конце 1990-х, и того, что кто-либо мог себе представить в начале 2000-х, — как и условия, на которых эти люди и их компании получают государственные подряды или монополии на интересные им направления бизнеса.
Тренд седьмой: увеличение роли государства и госкомпаний в экономике
Начало правления Путина — наверное, момент, когда доля государства в экономике была наименьшей: как раз к тому моменту закончилось несколько волн приватизации. В 1999-м году даже многие государственные компании были государственными только условно, а на практике контролировались менеджментом — так было и с «Роснефтью», и с «Аэрофлотом», и со многими другими. Особенных преференций эти компании тоже не имели.
Сейчас эти компании резко выросли за счет поглощений в своих отраслях, находятся на особом положении и имеют множество преференций, а управляют ими в основном близкие к Путину люди.
В 2010-е годы стало нормой то, что в начале 2000-х было немыслимым, — прямое вмешательство государства в деятельность бизнеса вроде разнообразных многосторонних соглашений между компаниями и госорганами, в которых компании берут на себя обязательства что-то сделать.
Даже участие России в управлении добычей по соглашению ОПЕК+ осуществляется через телефонное право — Минэнерго сообщает нефтяным компаниям максимально разрешенные для них показатели. Нет никакого закона, регламентирующего такой порядок работы, и тем не менее, компании подчиняются. Подобное встречаются и в других областях.
Высокопоставленные представители компаний тратят многие часы на совещаниях в «бункере» центра оперативного управления правительства, готовят множество информации и сдают ее по требованию чиновников среднего звена, чтобы не рассердить их ведомства.
Переход к такой модели управления был ознаменован известным совещанием в Пикалево в 2009 году. где Путин приказал Олегу Дерипаске не останавливать убыточное производство ради сохранения рабочих мест в депрессивном городе.
Тем не менее, подобное увеличение роли государства — никак не возвращение к плановой экономике советского образца и уж тем более к социализму. Это элементы госкапитализма и дирижизма, но это все еще конкурентная капиталистическая экономика, хоть и такая, в которой госкорпорации и компании друзей Путина поставлены в тепличные условия по сравнению со всеми остальными.
***
Наверное, можно придумать и еще какое-то количество интересных трендов — например, с занятостью: в отличие от 1999 года бичом российской экономики стала не безработица и неполная занятость, а недостаток рабочих рук. Можно, наверное, придумать какую-то альтернативную разбивку субтрендов по корзинам — и тоже получить неплохую рамку для анализа. В конце концов, даже в точных науках есть различные способы анализировать системы блоков, грузов и тросиков или линз и зеркал, а уж в экономической истории претендовать на единственно правильный подход совсем нелепо, но я и не пытаюсь.
Впрочем, возможно, правильнее говорить не о 25, а о 23 годах — в феврале 2022 года множество трендов оказалось сломано, если и не по команде «все вдруг», то виде фазового перехода из количества в качество.
Путин и многие из тех, кто управляет экономикой для Путина, остались на своих местах, но многие правила игры изменились радикально — некоторые вполне на радость Путину и по его воле, другие из старых правил он был бы рад сохранить, но в обстановке максимального разрыва связей с Западом это становится невозможным.
Как это при фазовом переходе и бывает, непрерывность многих функций оказалась нарушенной, и впредь будет иметь смысл говорить о каких-то новых трендах какой-то иной России.
