Российские власти обеспокоены тем, что возвращение участников войны с Украиной приводит в России к росту агрессии и насилия. В январе 2024 года, через два года после полномасштабного вторжения в Украину, Владимир Путин предложил сделать психологическую помощь для участников этой войны обязательной.
Предложение, очевидно, исходит не от нацлидера, традиционно эксплуатирующего образ знатока во многих областях знаний, а от специалистов, которые не могут не обращать внимание на то, как нередко вернувшиеся с войны, бравируя статусом героев, совершают преступления, порой зверские (1,2,3).
Пока речь идет примерно о 100 000 — 150 000 вернувшихся «ветеранов СВО», как официально именуются в России участники агрессии против Украины. Это демобилизованные по состоянию здоровья срочники и мобилизованные, а также отслужившие по контракту в квазичастных военных компаниях (часто — помилованные Владимиром Путиным бывшие осужденные).
Сколько россиян прошло за 2,5 года через эту войну — неизвестно, но эксперты считают, что не менее одного миллиона человек. Большая их часть — порядка 600 000–700 000 — продолжает воевать в Украине, еще не менее 120 000 — 150 000 были убиты, порядка 240 000 — 350 000 ранены (после лечения их часто отправляют обратно на фронт — 1,2,3).
Учитывая, что с начала 2024 года в России особенно активно вербуют на фронт (порядка 190 000 контрактников в 2024 году — по российским данным), россиян с опытом этой войны станет только больше. Рано или поздно Владимиру Путину придется возвращать их в Россию — и, кажется, меньше всего военно-политическое руководство России хотело бы повторять опыт войны в Афганистане или двух последних войн в Чечне.
Чего опасается государство
Дело не только в том, что уровень преступности среди ветеранов войны в Афганистане или Чечне был выше среднего. Скорее всего, Z-преступность — преступления участников войны «на гражданке» — тоже будет расти, хотя, возможно, не в таких масштабах, как это было в 1980–1990-е, когда власти самоустранились от решения социальных проблем.
Ветераны боевых действий в те годы формировали криминальные центры влияния, конкурируя и вытесняя власти. При этом ввод войск в Афганистан официально был признан руководством СССР во главе с генсеком ЦК КПСС Михаилом Горбачевым политической ошибкой, из которой нужно извлечь уроки — так она и воспринималась большинством россиян.
Выходило, что советское руководство отправило на войну около миллиона советских граждан, из них около 15 500 погибло, а война оказалась бессмысленной и даже преступной. Картина с двумя последними войнами в Чечне, на которых погибли 11 500 военных и силовиков — это только российских — тоже не сильно отличалась. Общество в России было расколото, большинство было за мирные переговоры (1,2).
Россияне в большинстве не считали эти воины справедливыми, при этом многие их участники получили психологические травмы. Типовое послевоенное расстройство психики воевавших, по свидетельству психиатров, усугублялось глубоким раскаянием в связи с тем, что они совершали сами или чему были свидетелями. Это называется моральной травмой, которую люди испытывают, когда участвуют в событиях, нарушающих их основные этические, мировоззренческие убеждения.
Есть все это в избытке и на нынешней войне с Украиной, которая оказалось еще более жестокой и бесчеловечной. Моральные травмы влияли на восприятие в СССР и России войны в Афганистане и Чечне, что замыкало их ветеранов в своем кругу и укрепляло недоверие к власти. Поэтому моральные терзания — это не то, чего хотели бы в Кремле по отношению к затеянной Владимиром Путиным войне, которую он воспринимает как основу своего существования.
Травмированных много. Психологов мало
У Путина есть привычка бюрократической реакции на проблемы — вот он и создал государственный фонд поддержки ветеранов войны «Защитники Отечества», который возглавила его племянница, ныне замминистра обороны Анна Цивилева. Именно ей нацлидер поручил в январе 2024 года сделать обязательной психологическую реабилитацию участников вторжения в Украину.
Предыдущие войны в Афганистане и Чечне сопровождались «афганским» и «чеченским» синдромом — так называли посттравматические стрессовые расстройства (ПТСР), полученные военными в ситуации, где человек полностью теряет контроль над происходящим; сталкивается с обстоятельствами, которые он никак не может изменить невзирая на то, во что он верит, считает для себя недопустимым и пр.
Масштаб проблемы с ПТСР в России не ясен (многие остаются на фронте с начала войны). Цивилева рассказала, что ПТСР диагностируется примерно у 20% российских военных, возвращающихся с войны против Украины. На деле цифра эта скорее всего еще больше — обычно порядка 30%, рассказала мне клинический психолог, работающая в России с расстройствами психики, полученными на войнах еще в Афганистане, Чечне, а теперь и в Украине.
Таким образом помощь с ПТСР понадобится в России порядка 140 000 — 210 000 человек, если отталкиваться от заявленных 700 000 сейчас россиян, занятых на войне. Это близко к оценке 150 000 пациентов, которым будет необходима реабилитация и лечение ПТСР, которую в конце марта в интервью телеканалу RTVI высказала руководитель Высшей школы организации и управления здравоохранением Гузель Улумбекова. Но тогда и российских военных на фронте в Украине было меньше.
7% ветеранов войны с ПТСР, как утверждает клинический психолог со ссылкой на опыт войны СССР в Афганистане, никогда не пойдут к врачу. Скорее всего, так будет и в этот раз. А значит порядка 10 000 — 15 000 «ветеранов СВО», если исходить из данных по состоянию на лето 2024 года, ждет жизнь на улице и потеря семейных связей, уход в преступные группировки и т. п. «Мы им не поможем, это всегда процент войны», — настаивает психолог, работавшая с афганским и чеченским синдромами.
Когда психологи мешают
Здесь стоит сделать отступление. Посттравматическое стрессовое расстройство — это признанный мировым врачебным сообществом синдром, возникающий в ответ на тяжелые жизненные события, к которым психика человека не может адаптироваться. В отдельную нозологию оно было вынесено около 50 лет назад и с тех пор его симптомы уточняются (например, в последнем МКБ-11).
К ПТСР могут привести физическое, сексуализированное насилие, смерть близких, развод и т. д. В США, например, этот симптом диагностируется у 3,5% взрослого населения (в невоенное время). Таким образом ПТСР это «гражданский» диагноз, принятый врачами во всем мире, который применяется и к попавшим на войну, где они видят других ранеными или убитыми, теряют близких, попадают под обстрелы, становятся инвалидами или убивают сами.
ПТСР получают далеко не все, кто попал на войну — не зря Евгений Пригожин, набирая в свою ЧВК «Вагнер» штурмовиков среди заключенных, говорил, что ему нужны отморозки. У тех, кто без сомнений жестоко убивал, меньше шансов получить в бою ПТСР. На войне с Украиной этот синдром получают в первую очередь те россияне, кто на эту войну идти не хотел: призывники и мобилизованные (более 300 000); священники и имеющие проблемы со здоровьем, рассказала клинический психолог, занимающаяся реабилитацией таких военных.
Такие военнослужащие часто не понимают, за что они воевали; есть среди них запуганные командирами, многие смирились со смертью. Не все, как выразился один вагнеровец, готовы «договариваться со своей совестью». Государство использовало их на войне с Украиной просто как боевую единицу, что в голове многих не укладывается. Что должен сделать психолог, вне зависимости от направления, попади к нему такой пациент с ПТСР? Среди прочего — помочь отрефлексировать произошедшее с ним, почему он оказался на войне, поддержать его ценности и убеждения, индивидуальность, вернуть контроль над жизнью.
Это следует из того, что в мирной жизни психологи и психиатры работают над повышением качества жизни человека, поясняет практикующий социальный психолог. Их основная цель — чтобы пациент был благополучным, продуктивным, чувствовал себя счастливым. Травмы, полученные на войне, запредельные стрессы, дезадаптивные стратегии поведения на гражданке рассматриваются как вещи, мешающие этому. Но как вернуть контроль, если государство продолжает отправлять на войну (а за мирные переговоры 58% россиян)? Как вернуть безопасность, если Путин грозит ядерным оружием (его применение беспокоит 86% россиян)? Как помочь принять свои чувства, если человек может осознавать ненужность войны?
Ставка на военную психологию
На вопрос, как реабилитировать вернувшихся с войны с Украиной, клинический психолог, обучающая этому коллег, ответила просто: максимально социализировать таких людей. Помощь подразумевает четыре главных пункта.
- Принятие в семье: дети, жены, братья и сестры, родители должны понять смысл того, почему человек пошел на войну (а не злиться, мол, его отговаривали, а теперь он инвалидом вернулся).
- Принятие в ближайшем окружении: соседи, продавцы в магазине, люди на улице должны относиться к ним как к героям, чтобы они прожили эту фазу (а не возмущаться, мол, мы вас туда не отправляли). Сейчас, констатирует психолог, поддержки от государства больше, чем от общества.
- Активная поддержка в СМИ.
- Ощутимая поддержка от властей (есть).
По сути, такие психологи предлагают проигнорировать весь накопленный опыт послевоенных психологов начиная с Виктора Франкла и Карла Роджерса и далее по списку. Предлагаемый подход имеет право на жизнь, именно так происходила массовая реабилитация после Великой Отечественной войны, с которой регулярно сравнивают войну с Украиной госпропаганда в России. Тогда это был естественный шаг — страна защищалась и победила агрессора, возвращавшиеся с фронта действительно были героями, победившими нацистский режим.
Исповедовать подобный подход в России сейчас — это цинизм.
К тому же в 1945 году не существовало диагноза ПТСР и методов работы с ним, психологи только разрабатывали теорию деструктивного стресса (канадец Ганс Селье сформулировал ее в 1936 году — проводя опыты на мышах) и осмысляли последствия для психики событий Второй мировой войны. Нынешние Z-психологи, похоже, предлагают крайне избирательно использовать в реабилитации гуманистическую психологию, которая возникла в послевоенное время как раз в ответ на массовые и жестокие убийства. Работающие в государственной системе здравоохранения психологи предлагают использовать российский опыт военной психологии.
В этом случае проблемы человека на войне предстают в иных категориях — за основу берется «боевой психологический стресс», который по последствиям может быть положительным (конструктивным) и отрицательным (деструктивным). В первом случае стресс помогает адаптироваться к войне, повысить выживаемость, боевую эффективность; во втором — мешает. «Перепрошился» на реакции, которые помогли справиться со стрессом, — молодец. Нет — значит проблема, боевую психологическую травму надо лечить (потому что солдат может проявить трусость, выйти из боя).
То есть человек рассматривается как функция: на фронте он должен стать эффективной боевой единицей; по возвращении в гражданскую жизнь — активной ячейкой социума, который должен его принять. Система «реабилитации» по сути должна стать частью провоенной пропаганды и вербовки, цель которой — стабильность социума, который должен разделять с прошедшими войну верования, взгляды, ценности, транслируемые государством. Задача помочь человеку стать благополучным есть, но опосредованная — настолько, насколько это помогает достигать главной цели. Интересы индивидуума тут на втором месте.
В государственной системе здравоохранения нет столько психологов, не говоря о психотерапевтах для такой массовой реабилитации людей с ПТСР. По данным Минздрава, обеспеченность психологической помощью военных в 2023 году составила в России всего 15%. Как заметил один из психологов, военные, вернувшиеся с войны, могли бы ждать очереди месяцами. Поэтому, кажется, часть психологов-государственников считает, что нужно «дезавуировать истерику с возможным количеством посттравматических расстройств». Вместо того, чтобы заниматься реадаптацией человека в социум, лучше по их логике создать ситуацию принятия его социумом.
***
Успех циничной задумки зависит от того, насколько массово удастся индоктринировать социум в России на безусловное принятие вернувшихся с войны как героев, защищавших интересы Родины (чего, как ожидаемо констатируют психологи, сейчас нет). Точнее, удастся ли это властям сделать до того, как с фронта массово начнут возвращаться домой. К тому же непросто делать героев из заключенных, кто признает, что шли за деньгами или «за себя» — получить второй шанс в жизни. Как сказал один вагнеровец, он шел воевать не за Родину: «Мотивация была строго по трем моментам: амнистия, деньги, уважение». И это массовое явление у контрактников. Их с уважением встретили в Ростове-на-Дону во время пригожинского бунта — но в Кремле это не понравилось. На большее россияне массово пока не готовы — принуждение к почитанию плохо сочетается с желанием большинства закончить войну.
