Провокация, обман и манипуляция стали методом работы кремлевских пропагандистов с инакомыслящими, и я уверена, что моя история будет небесполезна для тех, кто читает по-русски. Хочу подчеркнуть, что мотивации и чувства других людей, попавших в эту ситуацию (и конкретно в этот фильм), могут быть совсем иными. Я не претендую ни на какие обобщения, кроме одного: с нами ведут грязную, но психологически продуманную игру.
Эффективный репрессивный инструмент
В середине апреля один из российских государственных телеканалов показал фильм известного пропагандиста Аркадия Мамонтова «Иноагенты». Термин, вынесенный в название фильма, — официальный дискриминационный статус, которым сегодня в России награждают противников режима. По идее, эта «черная метка» должна маркировать тех, кто, по формулировке самого Путина, «шакалит у посольств», то есть берет подачки у Запада. Но достаточно быть просто антивоенно настроенным публичным человеком, чтоб тебя признали «попавшим под иностранное влияние» и наложили множество связанных с этим статусом запретов и бюрократических обременений.
Я получила этот статус несколько месяцев назад, и, хотя я уже два года живу в Германии, мне надлежит отчитываться о своих финансовых делах перед российскими органами, а также сопровождать все свои высказывания особым уведомлением. Если б я решила следовать предписаниям этого закона, эпиграфом к этой статье был бы следующий идиотский набор слов, набранный непременно кэпслоком:
«Настоящий материал (информация) произведен иностранным агентом Наринской Анной Анатольевной либо касается деятельности иностранного агента Наринской Анны Анатольевны».
Иноагенты в России по закону не имеют права заниматься просветительской деятельностью (в том числе преподавать в школах и государственных университетах), а также избираться в любые органы власти. В принципе, этот закон предполагает запрет на любую работу в образовании и любую попытку заниматься даже локальной политикой. Нарушения ведут к штрафам и маячащим за ними уголовным делом, то есть тюрьмой.
Надо признать, что этот закон оказался эффективным репрессивным инструментом. Сегодня в России статус иноагента имеет более 400 человек — большинство из них было вынуждено уехать или практически полностью свернуть публичную деятельность.
То есть власть достигает своей цели — удалить своих критиков от российской аудитории или вовсе заткнуть им рты.
Премьера
О том, что в России про иноагентов показали разоблачительный фильм, я узнала довольно неожиданным образом. Мой телефон, обычно довольно редко подающий признаки жизни, вдруг практически взорвался десятками сообщений. Мессенджер инстаграма чернел посланиями, которые поначалу показались мне совершенно абсурдными. С каких-то неизвестных мне аккаунтов шли сообщения следующего содержания: «Россия великая! А ты — ничтожество». В другие мессенджеры приходили более длинные и изощренные послания, но все они тоже содержали тезис о величии России, перед которым я должна склониться.
Объяснение не заставило себя ждать: мне стали звонить друзья, которые, в отличие от меня, следят за официальными российскими медиа. Они рассказали мне о фильме Мамонтова, в котором я показана среди прочих врагов режима — политиков, журналистов, артистов и литераторов. Там даже имеется мое довольно пространное интервью. Причем, отмечали мои друзья с удивлением, разговариваю я вполне дружелюбно и даже заинтересованно.
Это было неожиданно. Разумеется, никакого интервью журналистам российского государственного телевидения я не давала. Пришлось, чтоб понять, в чем дело, залезть на сайт телеканала и приобщиться к этому опусу.
Как и следовало ожидать, пропагандист Мамонтов не останавливается в своем фильме на унизительной для человеческого достоинства сути этого закона: юридические подробности, да и вообще факты его не интересуют. Он трактует «иноагенство» на метафизическом уровне — в рамках официальной «русской духовности».
Иноагенты, сообщается в этом фильме, ненавидят не только и даже не столько российский режим, но и все русское в принципе, им отвратительна великая русская идея и великая русская миссия. Помогая Западу в его антироссийских кознях, такие люди, как политик Леонид Гозман, журналистка Анна Монгайт, актер Артур Смольянинов, поэтесса Дарья Серенко (это лишь немногие из тех, кто выведен в фильме) получают извращенное удовольствие.
Главным обвинителем иноагентов в фильме оказывается русская культура и конкретно Достоевский — писатель, особенно мощно взятый сегодня в оборот путинской идеологией. Автор фильма сравнивает диссидентов с героем романа «Братья Карамазовы» Смердяковым с его «говорящей» фамилией. Этот персонаж — образец лакейства, ничтожества, возомнившего себя кем-то исключительным и поэтому ненавидящий слишком для него простой русский народ. Например, он жалеет, что Наполеон не победил Россию, потому что тогда бы, по его мнению, в «дикую» страну наконец пришла бы цивилизация.
Иноагенты, провозглашает российская пропаганда, так же пренебрежительно относятся к своей родине, не верят в ее исключительность и желают ее поражения. Одним из подтверждений этого тезиса в фильме оказывается лично моя реплика. Мне там задают вопрос, как я отношусь к «величию России». На это я отвечаю, что сама концепция величия страны кажется мне эвфемизмом права на насилие: раз мы такие великие, значит, мы имеем исключительное право бомбить тех, кто стоит на пути у распространения света этого величия на весь мир. Очевидно, именно эти мои слова вызвали град возмущенных месседжей, обрушившийся на меня в день выхода фильма. Часть из них, без сомнения, продукт деятельности кремлевских фабрик «ботов», организованных российской властью для создания видимости преобладания путинских идей в интернете. Но часть, я уверена, отправлены искренне возмутившимися людьми, взявшими на себя труд найти мой аккаунт в инстаграме.
Я именно так и думаю о «величии» России и вообще об идее духовного превосходства одних «цивилизаций» над другими. Но сообщила я эту свою мысль (как и еще несколько, вошедших в фильм) совсем не российским телевизионщикам. История моего интервью — занятная история обмана, ловко разыгранной комбинации, ставшей ноу-хау путинских медиа.
Ловушка
За пару месяцев до выхода фильма я получила сообщение от молодого человека, представившегося тележурналистом из Боснии и Герцеговины. Он писал, что ко мне ему посоветовали обратиться очень известные в кругах российской эмиграции люди (теперь я понимаю, что отсылка к знаменитостям была завуалированной формой лести), что он сам долго жил в Москве и поэтому знает русский, а теперь вернулся домой и очень переживает по поводу того, что там многие одобряют Россию в ее действиях по отношению к Украине.
Он писал, что травма распада Югославии, последовавшей за этим войны, американских бомбежек и вообще вмешательства Америки как суперсилы, взявшей на себя функции высшего судьи, не дают его соотечественникам взглянуть на ситуацию объективно. Босния и Герцеговина очень маленькая страна, добавлял он, никто не хочет разговаривать с журналистами оттуда, все задирают нос, а для него и его зрителей было бы особенно важно взять интервью у такого «известного человека с достойной позицией, как вы, уважаемая Анна Наринская». Цитирую по памяти, потому что впоследствии найти этих сообщений у себя в телефоне я не смогла. Очевидно, их удалили сразу после того, как интервью состоялось.
Я не считаю себя наивным человеком. Я не считаю себя особенно падким на лесть человеком. И сейчас мне непросто объяснить даже себе самой, почему я согласилась на это интервью. Человек, который со мной переписывался, показался мне искренне заинтересованным и знающим. Он обнаружил довольно широкий кругозор и знание конкретно моей работы. Он несколько раз ссылался на мои статьи и упоминал важные для меня темы. А жалоба, что с ним никто не хочет разговаривать, «потому что он из маленькой и мало кому известной страны», как я сейчас понимаю, должна была завуалировано намекнуть, что отказ обнажит мой «имперский шовинизм» — а это упрек, которого сейчас хочет избежать любой эмигрант-россиянин.
Разумеется, тот, кто мне писал (это мог быть совсем другой человек, а не тот журналист, с которым я потом встретилась), был специально подготовлен. Российские пропагандисты и работающие в связке с ними спецслужбы поставили провокации по отношению к инакомыслящим на профессиональный уровень. Иногда такие провокаторы получают практически звездную популярность.
Самые известные из таких персонажей — пранкеры-путинсты Вован и Лексус, завсегдатаи московских вечеринок и фигуранты российской светской хроники. Они прославились тем, что звонят, прикрывшись чужими аватарами, знаменитостям, осудившим российскую агрессию. Цель таких звонков — выудить из собеседников признания в сочувствии или даже материальном содействии Украине.
Среди самых известных пранков Вована и Лексуса — телефонные разговоры с суперпопулярными литераторами Дмитрием Быковым, Борисом Акуниным и Людмилой Улицкой. Провокаторы звонили им под видом представителей украинского правительства и вели беседу, намеренно задавая продуманные манипулятивные вопросы. Например они выводили разговор на тему финансовой помощи Украине и добивались от своих собеседников упоминания, что те донатили на вооруженные силы Украины. В России такое признание силам дает почву для уголовного преследования: подобный денежный перевод приравнивается к содействию терроризму.
После пранков Вована и Лексуса книги Быкова, Акунина и Улицкой прекратили издавать и сняли с продаж в магазинах. На Бориса Акунина завели уголовное дело, а Улицкой присвоили статус иноагента (Быков и Акунин уже имели его). Но главная задача и для самих пранкеров, и для тех, кто за ними стоит (скорее всего, разветвленная система, работающая по заказу из администрации президента РФ), — это даже не возможность подвести «несогласных» под уголовные статьи, а дискредитация их в глазах российского общества. Слишком уж они были любимы — так что теперь необходимо показать какие они «на самом деле» подлые.
Именно поэтому в разговорах с писателями пранкеры всякий раз затрагивали тему оправданности мирных российских жертв войны, например жителей Белгородской области, страдающих от украинских дронов. Это просчитанный и лукавый шаг, потому что практически любое взвешенное высказывание на эту тему неприемлемо для большинства российской аудитории.
Безошибочная мать
Разговор, что российская агрессия в Украине неизбежно ударит рикошетом по российской же земле и в мирных жертвах в Белгородской области виноваты те же, кто бомбит мирных жителей Украины, воспринимается, как «предательство» — даже теми кто не в восторге от развязанной Путиным войны. Идея «своих», за которых надо «болеть», даже если они неправы, привита населению еще с советских времен, а в путинское время ее стали продвигать особенно энергично. В официальном медийном обиходе Россия, перенявшем дух газетных передовиц времен Второй мировой, все это сводится к образу Родины-матери. Матери, которую нельзя ругать и от которой нельзя отступаться, даже если она оступилась и совершила ошибку. Хотя вообще-то ошибок она не совершает.
Теперь я понимаю, что «журналист из Боснии и Герцеговины», с которым я встретилась для интервью в лобби отеля на Фридрихштрассе в Берлине, работал теми же методами, что и Вован с Лексусом. Все его вопросы были записаны на бумажку (он сказал, что так волновался перед встречей со мной, что боялся все перепутать) и буквально первым делом он спросил про события в одесском Доме профсоюзов.
Эта трагедия десятилетней давности — один из основных пунктов российского антиукраинского нарратива. Вооруженное противостояние сторонников Майдана, то есть независимости и территориальной целостности Украины, и сепаратистов стоило жизней почти 50 человек. Большинство жертв — сторонники союза с Россией: их группировка оказалась в меньшинстве, они пытались укрыться в Доме профсоюзов, там возник пожар, люди погибли.
События в Доме профсоюзов — важная часть сформулированного российской пропагандой мифа об украинском «нацизме», опасном для русскоязычного населения Украины. Этот нарратив распространялся с таким усердием, что сегодня даже негативно относящиеся к теперешней широкомасштабной войне люди считают, будто русскоязычное население в Украине действительно было от чего защищать. А любые попытки как-то разобраться в случившемся воспринимаются ими как «предательство памяти павших».
На этот вопрос интервьюера я честно ответила, что просто недостаточно хорошо помню эти события, никогда не пыталась в них разобраться как журналист, так что и комментировать их не могу. Этот ответ, кстати, вошел в пропагандистский фильм как свидетельство страшного лицемерия — моего лично и иноагентов в целом.
Слепота и тошнота
Я спрашиваю себя: почему я вот прямо тогда, когда он задал это вопрос, не поняла, что всё это — трюк российской пропаганды? Почему не встала и не ушла сразу же? Почему я не поняла этого по его зачитыванию вопросов с бумажки и по тому, что практически каждую свою реплику он сопровождал длинным пояснением, что он сам понимает, что его вопрос может показаться агрессивным, но имея в виду особый опыт зрителей из Боснии и Герцеговины, он не может его не задать? Ну почему не встала и не ушла в самом начале разговора?
И ведь дело не в том, что я хочу отказаться от чего-то, что я ему сказала. Не стали бы, разумеется, отказываться от своих слов и другие «иноагенты», ставшие жертвами того же обмана. Но любое соприкосновение с российскими государственными медиа вызывает тошноту. Именно это чувство брезгливости — главная причина (для меня и многих других иноагентов) невозможности таких контактов, оно даже сильнее, чем опасения, что твои слова так переиначат и поставят в такой контекст, что не миновать тебе уголовного дела и всенародной ненависти.
Когда я сейчас пытаюсь разобраться в причинах настигшей меня тогда слепоты, не позволившей увидеть то, что сейчас кажется очевидным, мне приходит в голову вот что.
Я, как ни странно, получала некоторое удовольствие от этого интервью. Вопросы, которые он мне задавал, казались мне живыми и яркими в сравнении с ежедневными безнадежными спорами в русскоязычном эмигрантском пузыре. Специфика эмигрантской жизни заключается в повышенном уровне всеобщей истерики, порождающем чуть ли не ежедневные скандалы, возникающие между теми, кто вроде бы согласен друг с другом по важнейшим вопросам: «Путин — узурпатор», «в России — тоталитаризм», «война с Украиной — преступна».
Эмигрантская интеллектуальная сфера исключительно сжата, и всякие поветрия в ней предсказуемы. Люди реагируют на мелкие темы, понимая, что самое важное находится вне обсуждений. Мы, эмигранты, не можем остановить войну в Украине и репрессии внутри России, мы не можем свалить Путина и его окружение, но мы можем бесконечно выяснять отношения между собой и припоминать друг другу старые грехи. Эта ситуация эмигрантской интеллектуальной духоты дает путинским провокаторам множество преимуществ. Они не стесняются задавать действительно важные вопросы и уважительно выслушивают ответы (чтоб потом переиначить их под свои агитационные нужды).
Сегодня, даже понимая, что за «журналистом из Боснии и Герцеговины» стоял российский пропагандист со спецзаданием, я вспоминаю наш разговор как освобождение, хотя бы на время, из тисков «обязательных» для всех уехавших тем и информационных поводов.
И я понимаю, что мое эмигрантское одиночество и мое эмигрантское раздражение делает меня легкой добычей. Путинские агенты были бы дураками, если б этим не воспользовались.
А они не дураки.
