Публикация подготовлена медиапроектом «Страна и мир — Sakharov Review» (телеграм проекта — «Страна и мир») на основе интервью, взятого Верой Рыклиной. Ниже — выдержки из прямой речи автора.
Зимой-весной 2024 года мы видели много очередей. Очередь, чтобы подписаться за «антивоенного» кандидата Надеждина. Очередь на похоронах Навального. Очереди в России и за границей в «полдень против Путина», чтобы проголосовать на выборах Путина.
Разные очереди
Очередь действительно стала базовой формой самоорганизации общества в России. Как в романе Сорокина, в очереди люди общаются, выпивают, знакомятся, ночуют, занимаются сексом. Весной было три очереди: две комические и одна абсолютно трагическая. Очередь к могиле Навального — это светлое пятно, понятный человеческий порыв, стремление к проявлению себя, к репрезентации гражданского достоинства. Это было огромное событие. И это моральная победа Навального, который продолжает побеждать Путина даже после смерти.
А две другие очереди, за выдвижение Надеждина и на голосование в российских консульствах за рубежом, надо изучать не политологам, а психологам или психиатрам. У людей есть накопленная фрустрация. Неожиданно появилась возможность впервые за два года как-то высказаться. Я понимаю тех, кто пошел на это внутри России. Но очень печально, что людям снаружи тоже нужно, чтобы государство дало им повод для высказывания.
Что мешало собраться и обозначить себя, например, в непрекращающемся митинге у стен российского посольства? Там можно поставить непрерывную вахту, чтобы она стояла день и ночь. Но людям, чтобы выразить свою гражданскую позицию, обязательно нужно дождаться момента, пока их позовет государство. И они, как у Сорокина в «Норме», становятся в очередь, чтобы покушать там говна. Это удивительный психологический феномен, он прокатился через базовые точки российской диаспоры. Его надо изучать вместе с очередями на Серова или к Поясу Богородицы.
Конечно, сами выборы укрепили режим. Собственно, это не выборы, а плебисцит — по поводу даже не Путина, а войны. Путин продлил, получил мандат на более жесткие действия и внутри страны, и на военном фронте.
О биополитике
Этим летом у нас с моим неизменным соавтором Андреем Макарычевым из университета Тарту выходит книга «Биовласть в путинской России». Мы начали писать ее еще до большой войны. Но с войной биополитика превратилась в некрополитику. Война поставила в биополитике жирную точку, и началась некрополитика — этот термин камерунского политического теоретика Ахилла Мбембе.
Биополитика, как о ней писал Фуко, описывает государственное управление жизнью. Это политика заботы, которой на словах занималось и российское государство: семья, запрет ЛГБТ, больше рожать, меньше абортов. Население воспринимается как биологическая масса, которую надо сохранять и приумножать. Но потом война открыла, для чего нужно было сохранять эти тела. Для того, чтобы черпать их ковшом экскаватора, засовывать в мясорубку войны и превращать их в фарш в мясных штурмах.
Снова вспомним Сорокина: поезд, который едет на человеческом мясе — главная метафора его последнего романа, «Наследие». Там Транссибирский экспресс топят кусками человечины. Нынешняя Россия — это паровоз, в который забрасывают куски парного человеческого мяса. А потом война выбрасывает обратно искалеченные тела и души, которые теперь ходят по улицам городов, устраивают там стрельбу и другие преступления. Это новое сословие России — искалеченные войной.
Я не думал, что у меня еще осталась способность чему-либо удивляться в России. Она давно превратилась в кровавый гиньоль (пьесу, изображающую насилие и пытки). Это дурной сон, комедия убийств, сценарий, который пишут Тарантино вместе с Балабановым. Но даже на этом фоне сегодняшняя утилизация человеческого мяса и то, что страна это все принимает, — это удивительно. Забитые женщины, готовые отправлять на войну своих мужей, сыновей и братьев, получать за их смерть выплаты, справлять поминальную службу, использовать эти деньги.
Здесь сошлось много вещей, о которых я много лет писал. Это российское небрежение телом и низкая стоимость человеческой жизни: мало где в мире человеческая жизнь стоит так дешево, как в России. Культура риска, культура принятия судьбы, которая так явно проявилась во время пандемии COVID-19: рефреном того времени в России была фраза «кому суждено умереть, умрет». Россия живет по этой заповеди. И человек едет туда, под Авдеевку. Суждено — значит, умру. Мысли о том, что можно попытаться сохранить свою жизнь, уйти от мобилизации, откупиться, еще что-то сделать, у многих просто не возникает. Люди парализованы государством, как кролики перед удавом.
Война с Афганистаном принесла СССР порядка 15 тысяч убитых солдат. Было убито 1–2 миллиона афганцев. На фоне трещин в советской системе появились «Солдатские матери». Но это произошло именно на фоне трещин в системе. В России так устроено, что люди сами ничего не начинают делать: все сигналы должны приходить сверху. Очень важно, что разрешает и что не разрешает власть.
О способности к изменениям
К сожалению, российское общество само ни на что не способно. Людям нужно, чтобы поменялась система. Может быть, будет большая война, оккупация России НАТО — вот тогда все поменяется. Или прилетят инопланетяне, и все поменяется. Всегда нужна внешняя сила, «черный лебедь», тогда общество пробуждается и участвует в том, что разрешает власть. Не было ни одного эпизода в истории России, когда общество само меняло страну.
Есть общества, готовые менять внешние обстоятельства своей жизни. Это протестантские, англосаксонские общества. У американского общества огромное количество недостатков, социальных проблем. Но в последние 20 лет люди сначала избрали Обаму, черного президента, а затем Трампа, абсолютного реднека. Общество постоянно меняет себя и пытается найти лучший путь.
А есть общества, которые не меняют обстоятельства, а сами меняются под них. Это Россия. Этот тип связан с большими восточными деспотиями и империями. В России сформировалась очень сильная традиция внутреннего изменения себя. Век за веком россияне принимают тяжелую реальность, пьют водку, поют грустные песни, пишут великую литературу, создают крутейшие политические анекдоты, но сами ничего не делают для того, чтобы эту реальность изменить.
О войне
Осенью 2023 года в кембриджском издательстве Polity Press у меня вышла книга A War Made In Russia, написанная в течение первого года полномасштабной войны. Основные социальные параметры принятия войны и диктатуры закладывались давно. Они активно эксплуатировались властью и Путиным, а сейчас просто приобрели гротескные характеристики, стали экстремальными.
Честно скажу, что я не ожидал, что люди будут настолько готовы вписываться в структуры, которые закладывались столетиями русской истории, веком советского рабства и десятилетиями путинизма. Это понятные и прозрачные структуры тоталитарного государства. Меня удивляет гармония российского общества с тоталитарной властью, с фашистским режимом. Все вписались в этот фашизм, расположились и живут в нем — кто с равнодушием, кто с энтузиазмом, а кто с легким отвращением. Но живут.
Глеб Павловский никогда не говорил «народ». Он говорил «население». В России нет народа, нет общества. Есть населенцы, статистическая масса. В другой ситуации, в свободной стране Навальный поднял бы и мог повести за собой 20–40 млн человек. Это тот же советский средний класс, который, как описывал Андрей Фадин, поднялся и пошел за Горбачевым, обеспечив Перестройку. Но это осталось лишь возможностью. Прекрасные люди продолжали сидеть в коворкингах, пить тыквенный латте, делать крутые проекты, но за Навальным не шли. Теперь это все смыло волной, селевым потоком фашизма.
Люди пытались сформировать свою субъектность, свои индивидуальные жизненные проекты. Но после столкновения с государством от них ничего не остается. Так заканчиваются истории Бориса Немцова, Алексея Навального, Юрия Дмитриева, Олега Орлова. Мне кажется, пока не будет разрушено это государство, оно будет мешать рождаться человеческой субъектности. Иногда государство немного отходит в сторону, как в 1990-е годы. Потом оно возвращается и ломает все, что люди настроили на песке.
Эти циклы русской истории повторяются. И сейчас это повторяется. Без слома этого государства — полностью, до основанья, до нуля, как у немцев в 1945-м, ничего не получится. Нужно полностью снести всю структуру — КГБ, армию, перераспределительную экономику, школы с учителями и завучами. Россия — это страна, как писал Чаадаев, где веками ничего не меняется. И в самом деле: пришли большевики, ушли большевики, пришел свободный рынок, пришли путинисты, фашисты. Столько изменений, а на деле не меняется ничего.
О кладбищах
Одна из главных черт российского населения — предельный инфантилизм. Отсутствуют чувство ответственности, планирование, чувство будущего. Люди абсолютно не готовы «закладываться на будущее». Они готовы планировать на несколько дней вперед, не задумываясь о том, что будет через год, через два, в старости. Это объяснимо, ведь они знают, что рано или поздно приходит государство, чистое зло, и отнимает все нажитое. Поэтому в России не сформировалось, как у Голсуорси, своих Форсайтов, своих Будденброков, как у Томаса Манна. Практически нет такого, чтобы дом стоял на земле поколениями, чтобы велась домовая книга, записи.
Хотите узнать Россию — идите на кладбище. Там вы все поймете. Русское кладбище — это позор. Это частокол заборчиков: главное на кладбище — отгородиться от соседей. И это абсолютное отсутствие старых могил. Однажды в Шотландии, на северном побережье, я зашел на кладбище на берегу моря. Рядом со свежими могилами там могилы XII века. Они как были на этом кладбище, так и остались уже 900 лет. Там ухаживают за могилами столетие за столетием. Такой сценарий невозможно представить себе в России. Это много говорит о культуре памяти, об ответственности, о субъектности.
Люди приспосабливаются к государству и живут. Так заяц приспособился к лесу, где вокруг хищники. Русские люди приспособились к этому государству и совершенно не могут представить, как поменять свою жизнь. В результате они стоят в очередях, чтобы сыграть в поддавки с государством. Хотя, по большому счету, это государство понимает только одну очередь — автоматную.
