Причины башкирских событий так или иначе восходят к невниманию центральной власти к элементам национальной идентичности, пренебрежению к местному языку и многим другим проявлениям имперскости, столь типичной для нынешнего российского руководства. Уничтожив за последние тридцать лет практически все элементы российского федерализма, Кремль не имеет ни малейшего намерения их возрождать — однако вопрос о характере взаимодействия Москвы и регионов неизбежно станет одним из основных (а скорее даже основным) в постпутинской России.
Карта империи
Сегодня российская оппозиция не имеет единого мнения на этот счет — и это представляется мне крайне опасным. Распад Советского Союза в значительной мере был предопределен его колониальной природой и стал естественным продолжением начавшейся после Второй мировой войны деколонизации.
Россия представляет собой не менее сложную систему, чем СССР: в ней соединены метрополия (значительная доля европейской части страны), регионы поселенческой колонизации (от Поволжья до Дальнего Востока), и территории, присоединенные военным путем с применением практики геноцида (весь Северный Кавказ). И если Советский Союз в названии государства не имел национальной определенности, то Россия претендует именно на национальный характер, оставаясь типичной империей.
Я не нахожу причин сомневаться в том, что минимальная дестабилизация режима вызовет всплеск национализмов: Владимир Путин и его окружение сами придали идеям национальной идентичности небывалое значение — и воспевание «русского мира» снимает табу с упоения «мирами» других населяющих страну народов. Нынешние московские управленцы не имеют опыта борьбы с подобными проявлениями и будут полагаться на террор, который в такой ситуации даже в ХХ веке, не говоря о XXI-м, никому не помог. И даже оппоненты путинизма, на мой взгляд, не имеют четкой стратегии действий на случай, если они столкнутся с центробежными тенденциями так, как столкнулся с ними Михаил Горбачев во второй половине 1980-х.
Я могу ошибаться, но причиной провала перестройки в сфере национально-территориальной организации СССР мне видится то, что Москва тогда только лишь реагировала на выступления в регионах от Казахстана до Литвы и от Азербайджана до Украины, когда они случались, — ни разу не попытавшись действовать на опережение. И по мере того, как становилось ясно, что у Кремля нет никакого плана, регионы начинали стремиться сначала к ограниченному, а потом и полному суверенитету. Если бы партийные боссы успели придать хотя бы одной автономной республике статус союзной, современной России не осталось бы на карте.
С начала 1990 гг. было очевидно, что Союз не спасти — даже если бы «Ново-Огаревский процесс» и привел к новому договору, он не продержался бы и нескольких лет.
Настоящая федерация
Чтобы не повторить ошибки коммунистических властей СССР, российской оппозиции следовало бы выработать такое видение перспектив отечественной государственности, которое могло бы удовлетворить, как говорится, «самую взыскательную публику». Разрушение империи не должно состоять в распаде страны, о чем сейчас многие мечтают, — оно скорее должно сводиться к подчинению Москвы воле регионов.
Последнее выглядит реальным прежде всего потому, что в России центр критически зависит от периферии финансово. В нашей книге «Сибирское благословение» ныне покойный Валерий Зубов, первый губернатор Красноярского края, и я показали, что основные экспортные потоки генерируются колониями. Кроме того, центр давно не представляет собой средоточия «государствообразующего» этноса. Нелюбовь замкадья к Москве стала общим местом, но соединенная с завистью к имперской столице, она может стать мощным рычагом перемен.
Стратегия таких перемен должна, на мой взгляд, предполагать:
- преобразование России в реальную (кон)федерацию с отказом от государственного статуса русского языка — он может стать официальным для всей страны наряду с языками других народов;
- предоставлением регионам права установления налогов;
- созданием региональных полицейских сил, как это имеет место, например, в США;
- постом президента, занимаемым каждый год одним из региональных руководителей.
Было бы логично прописать выход субъекта из (кон)федерации на основании референдума, но растянутый не менее чем на десять лет, в течение которых устанавливались бы основы взаимоотношений уходящего субъекта с остающимися и урегулировались спорные вопросы политического и экономического характера. Очень может быть, что по ходу процесса и сам вопрос о выходе был бы снят.
Главная идея состоит в том, что территориям нужно показать такой вариант их последующего взаимодействия, который будет удовлетворять двум условиям:
с одной стороны, степень свободы окажется выше, чем та, о которой сейчас большая часть жителей этих территорий только мечтает;
с другой стороны, стремление достичь такой цели разделялось бы как простыми гражданами, так и нынешней элитой регионов — пусть и по разным причинам.
Деволюция
Иначе говоря, из понимания, в какой точке А мы сейчас находимся, следует подробно описать точку B, к которой мы хотим прийти. Это поможет не увлекаться самим процессом, а достигать результата — а Москва, если захочет сохранить целостность страны (а для этого есть серьезные основания — можно вспомнить хотя бы намного бóльшую долю русского населения, чем имевшаяся в СССР на излете его истории), должна играть на опережение и навязывать регионам столько самостоятельности, сколько предположено изначальным планом. Идея позволить регионам ее «брать» и стала фатальной ошибкой советского руководства.
Подобный процесс называется деволюцией и хорошо зарекомендовал себя в Великобритании на рубеже 1990-х и 2000-х годов, когда Северная Ирландия, Шотландия и Уэльс получили столько полномочий, что жители Шотландии даже не поддержали выход из Соединенного Королевства на референдуме в 2014 г.
В свое время советские коммунисты «проспали» взлет национализма, так как считали «новую историческую общность людей — советский народ» реальностью, а не плодом фантазий партийных идеологов.
Российская оппозиция также не придаёт ему значения, будучи уверена в большей важности демократизации, отказа от государственного капитализма и соблюдения прав человека. Эта ситуация полностью повторяет имевшую место в СССР в середине 1980-х — и если не вынести из этого уроков, то ценой постпутинских реформ, как и постбрежневских, станет утрата реформируемой страны.
