Потому что говорит и о времени, которое неумолимо проходит, и о человеке во времени, и о том, что ценно, а что призрачно и преходяще.
Да, он часто писал о том, что относится к «мирской славе», что захватывает умы, подчиняет себе людей, но на поверку оказывается лишь тленом.
Сам он к мирской славе относился с аристократическим спокойствием, если не с презрением.
Ранги, звания, слава, успех, популярность, если понимать ее так, как понимают обычно — востребованность массовой аудиторией — и уж тем более официальное признание оставляли его равнодушным. Творчество может обходиться без всего этого и вообще обращается к тем, кто понимает и интересуется.
«Маргинальность», «герметичность», «известность в узких кругах» его не пугали. Наоборот, Рубинштейн и в своих текстах, и в устных выступления, чтениях, концертах обращался к друзьям, воспринимал своих читателей и слушателей как друзей, как своих.
И стал «всехним», как сказал Олег Лекманов.
Мы и они — важные понятия для Рубинштейна. Просто мы, как безликая масса, не существует. Мы — всегда конкретны, те к кому я могу себя точно отнести или соотнести. Мы подразумевает соприродность — ментальную, этическую, эстетическую.
Так же, как они — тоже вполне определенные люди. То есть все те, кто эти этические и эстетические принципы не просто не разделяет, но хочет уничтожить, сломать.
Этическое и эстетическое для Рубинштейна были неразделимы. Сколько угодно можно говорить о «постмодернизме» Рубинштейна, о его текстах на карточках, о его убежденности в условности художественного письма. Условность литературы (неравенство «текста» и «жизни») не означало для него оправдания релятивизма, тем более цинизма и беспринципности. И это особенно ясно видно в его эссеистике.
Автор сам по себе как личность и творец — художественный проект. И как текст не терпит фальши, так и в жизни ложь, безответственность, жлобство разных видов и мастей уродует и уничтожает само существо человеческой природы. И знаки этого уничтожения можно найти везде — в политике, в быту, в искусстве.
Рубинштейн считал важным для себя тот, казалось бы, незначительный и случайный факт, что он родился 19 февраля, в день Освобождения от крепостного права. Он говорил, что именно этот день нужно было бы сделать национальным праздником. Российское государство по большей части боролось со свободой и не слишком жаловало свободного человека. А для Рубинштейна быть свободным и означало собственно быть. Несвободный человек не может ни полноценно жить, ни творить. И если нельзя отменить навязанный порядок вещей, то можно хотя бы постараться отстаивать свою личную свободу, не покорствовать и уж тем более не помогать злу. Не бояться, быть твердым и ответственным. Потому что свобода — это ответственность. Перед самим собой прежде всего.
Человек часто чувствует себя бессильным в противостоянии злу, впадает в уныние (отчаяние, по Рубинштейну, подразумевает все-таки какой-то подвиг и порыв), апатию, не может победить страх, поддается, подчиняется.
А Лев Семенович тихо, спокойно, понимающе, иронично и добродушно говорил, что зло не так страшно, потому что ущербно, и ценность самого человека гораздо выше, чем призрачные ценности режимов и порядков, чиновников и охранителей, воинствующих и кричащих. И можно сохранить в себе человеке и не изменить себе:
«Во-первых, уныние — это вообще один из смертных грехов. Причем это правило распространяется как на очень верующих, так и на не очень.
Во-вторых, мы обо всем помним и ничего не забываем. А память дана нам в том числе и в качестве парашюта. С ней мы не падаем, а лишь приземляемся.
В-третьих, не знаю, кто как, но я лично уверен в том, что история работает на нас. И ее хрен остановишь. Помешать, притормозить — да, можно. И они этим и занимаются. Причем из последних сил. Но остановить — нет, нельзя. Поможем истории. Кто чем может.
В-четвертых, надо почаще смотреть друг на друга. Вы только посмотрите, насколько мы все прекрасные. То есть я имею в виду «вы все прекрасные». Посмотрели? Хорошо. Дальше идти легче и веселее…
В-шестых, мы не смирились. И не позволили проделать с собою то, что в психиатрии называется "вовлечением в бред". И это главное. А поэтому наше сопротивление обязательно будет искать и находить новые формы и жанры».
В этом весь Рубинштейн: прекрасные, легче, веселее, новые формы и жанры. В этом его удивительная душа, его потрясающий дар любви и участия, и в этом его жизнь, завоевавшая любовь стольких людей.
Потому что, в конце концов, Рубинштейн — это про любовь, которая сильнее зла и уж точно выше gloria mundi и которая, по словам апостола,
«никогда не перестает».
