Три года тому назад я написал для «Сноба» текст «Время террора и чистого авторитаризма: размышления о третьей декаде Владимира Путина». Чуть позже он, как и все мои статьи, исчез с сайта «Сноба», но остался в различных перепостах. Я говорил в этом тексте, что любые виды формально договорных «путинских консенсусов» (и первоначальный, как обмен благосостояния на неучастие в политике, и «посткрымский» как восхищение империей в полном пиетете перед властью) ушли в прошлое: у государства не осталось «пряников», в наличие имеется только кнут.
Три прошедших с тех пор года показали верность моего прогноза. В стране и за её пределами уже 497 иноагентов, 128 нежелательных организаций, а список террористов и экстремистов становится бесконечным.
Введены наказания за «фейки» об армии и власти, по которым люди получают тюремные сроки, высказывая очевидные и рациональные суждения. Свободы слова более не существует: за чтение «антимобилизационных» стихов только что назначено семь лет тюрьмы Артёму Камардину. Нет и политики: уже несколько действующих муниципальных депутатов — в том числе москвичи Илья Яшин и Алексей Горинов — лишены полномочий и брошены в тюрьмы. Забыто и то, что закон когда-то не имел обратной силы: только что к девяти годам колонии приговорена Ксения Фадеева, избравшаяся депутатом Томской городской думы в 2020 г. и обвинённая в участии в деятельности «экстремистского сообщества» навальнистов, которым таковое объявлено в 2021-м.
Кремль использует тактику террора очень умело: сегодня это отнюдь не тот террор, который коммунисты применяли в 1920-е или 1930-е годы, поставляя миллионы рабочих рук в систему ГУЛАГа и гарантируя верхушку партии от малейшего посягательства на власть со стороны старых большевиков. Он затрагивает не миллионы, а тысячи человек — но демонстрирует, что в стране нет неприкасаемых и, что более важно, причина для преследования кого бы то ни было может быть изобретена в любой момент (и действительно: любая критика власти подходит под «призывы к деятельности, направленной против безопасности государства», а сомнительная форма одежды чревата обвинениями в причастности к сексуальным меньшинствам, которые сейчас вне закона, как когда-то в нацистской Германии).
Однако этого может хватить, чтобы население впало в оцепенение и молча наблюдало за тем, как Владимир Путин и его камарилья ведут страну в тупик.
Между тем в наступившем году вряд ли стоит ожидать, что российская система хоть в какой-то форме стабилизируется. Диктаторские режимы часто снижали уровень нажима на общество по мере того, как ситуация чрезвычайщины уходила в прошлое – это можно видеть на примере и Испании, и Чили, и многих других стран. В нашем случае чрезвычайщина никуда не денется. Владимир Путин не зря говорит, что он собирается вести войну ещё много лет: только такая война создаёт условия для правления методами террора, когда жёсткие действия в отношении «предателей» обществу можно даже не объяснять. Более того; события последних недель могут свидетельствовать, что гнев фюрера может обратиться на кого угодно, безотносительно к степени поддержки этими людьми различных кремлёвских проектов.
Персоналистские террористические диктатуры, если их не уничтожают в ходе вооружённого конфликта (что в нашем случае не выглядит опцией), разрушаются чаще всего в двух ситуациях:
- либо вследствие смерти диктатора и конфликта между его потенциальными наследниками;
- либо в результате попытки реформ и обращения к мнению народа.
Вариант деградации страны до состояния, в котором массы поднимутся на восстание, в России сейчас не стоит даже рассматривать: и экономика вовсе не готова разваливаться, и люди понимают, что никаких прав у них нет. Владимир Путин, в отличие от почти всех остальных фашистских лидеров, сумел не «атаковать» общество своими революционными идеями и сломать его волю, а скорее «усыпил» его долгими годами относительно цивилизованной политики. (Вспомним, сколь вдохновенно нынешний соавтор непримиримого Сергея Гуриева, Дэниел Трейсман, писал о путинской России как о «нормальной стране».) Эти сонные путинские годы сделали нынешние «хирургические вмешательства» куда менее болезненными.
Поэтому наиболее вероятным «конец режима» выглядит лишь как результат кончины его создателя и вождя.
Однако риск для системы связан с её собственным демиургом, а точнее — с тем, что он может не удержать «умеренный террор» в его нынешних пределах. Единственное, чего я жду от наступившего года, — это ответа на вопрос, насколько Владимиру Путину удастся предотвратить скатывание системы к прежней чекистской логике. (Она, как известно, не предполагает волнений о том, куда на двадцать дней исчез главный оппонент, достойный двадцати лет без права переписки.) Насколько у него получится заставить свою чекистскую систему функционировать «на холостых оборотах».
Если такого срыва не произойдёт, время террора вполне может распространиться, как я и предсказывал, на всю третью декаду Владимира Путина.
