Первое — та фраза, которую все цитируют: «Нас на#бали и вас на#бут». Оппозиционные медиа ухватились за эти слова — они сильные, это правда, хотя вся их сила берется из контекста: кто опубликовал, где опубликовал, по какому поводу опубликовал — и прокомментировали в таком ключе: мы говорили об этом последние 20 лет, наконец-то и до вас дошло.
Но, кажется, комментаторы не заметили одно важной мелочи. «Нас на#бали» — это жен мобилизованных, вас на#бут — это других граждан России. Ни в этой фразе, ни во всем остальном тексте нет ни намека на тех людей, которые называются либеральной оппозицией. Очень герметичный текст с плотно подогнанной крышкой. В нем нет места для уехавших противников войны.
И даже больше — в этом тексте нет места не просто всем тем, кто уехал из России по морально-этическим соображениям — они, понятно, предатели Родины; но нет места даже и тем, кто уехал, спасаясь от мобилизации. Ни слова в манифесте, что лучше б мы в Верхнем Ларсе стояли, чем вот это все.
Нет. Красная линия, проходящая через текст: мы — не они. Мы — те, кто честно хотел защищать Родину, а чиновники поступают с нами вот так.
Второе — интонация (ton of voice), с которой либеральная оппозиция комментирует появление манифеста. Эта очень эксклюзивная (противоположная инклюзивной) интонация. Манера, с которой обсуждается манифест — посмотрите, что они делают. Даже когда возникает фраза «мы были правы», она произносится как «мы им это говорили».
То есть прошел уже год и три четверти активных военных действий, а мы все еще находимся в состоянии, когда нет никакой достаточно большой группы людей, забывших разногласия и объединенных общим интересом — остановить войну.
А ты помнишь, как все начиналось?
В первые месяцы военной агрессии России против Украины одной из главных новостей, которую много обсуждали, были результаты опроса, что войну в России поддерживает 70–80% граждан.
Это уже в тот момент казалось довольно сомнительным утверждением: вся статистика и социология в России за много лет говорила, что россияне и по более простым вопросам не могут образовать настолько большой единой группы, а тут — вопрос войны. Поэтому уже в момент предъявления результатов «опроса о всенародной поддержке» рабочая гипотеза выглядела так: на самом деле, очень сильно упрощая, общество, скорее всего, разделилось на три группы — 10% тех, кому все это не нравится и которые готовы говорить и активно протестовать. Эта группа со временем по тем или иным причинам уехала из России или, если осталась в России, полностью замолчала. 10% тех, кто активно выступал за войну. Их жизненные траектории сложились по-разному, но то, что эти люди были мотивированны своими рациональными мотивами говорить и поддерживать агрессию в Украине, — было очевидно.
И оставшиеся 80% россиян, которым было плевать, а единственное желание, которое у них было, — чтобы их оставили в покое.
Совокупность событий: отъезд противников войны и их, до определенной степени, выпадение из поля видимости, активные действия z-патриотов и пропаганды в пространстве государственной идеологии и случайные, но жесткие репрессивные действия российских властей, видимо, и дали эти 70–80% поддерживающих войну.
Проговорим это еще раз: поддержка войны, активная z-агитация — и согласие с любым утверждением, только оставьте меня в покое, никогда не были равны друг другу. Ровно так же как никогда не были равны друг другу согласие с политикой президента и действия: в моменты кризисов национальной валюты россияне не сплачивались вокруг флага, а закупались импортной техникой.
Спустя год эта гипотеза была полностью подтверждена косвенными данным.
Но именно эта «всенародная поддержка» и стала той причиной, по которой всем россиянам буквально сразу же не только предъявляли политическую вину за происходящее (ровно так, как ее предъявляли немцам), но и отказывались слушать оправдания. Политическая вина лежит на всех — это как раз не вызывало вопроса ни у кого, но сконструированное российской властью «единство» стало тем аргументом, из-за которого решение было вынесено, а выслушивать оправдания обвиняемого никто не стал.
О чем говорить с этими людьми, когда они все такие?
Небольшое теоретическое отступление
В книге Ясперса «Вопрос о виновности» одна из глав («Защита») начинается со слов: «Где предъявляется обвинение, там обвиняемый смеет претендовать на то, чтобы его выслушали. Где апеллируют к праву, там существует защита. Где применяется сила, там насилуемый обороняется, если может». Рутинная констатация банального факта, перечисление очевидных вещей, но они нужны здесь для того, чтобы напомнить основы. Весь текст «Вопроса о виновности», как можно понять из обращения автора к читателям, — попытка объяснить немецкому народу (почти сразу) после окончания Второй мировой, в чем именно его обвиняют и в чем именно состоит вина.
Сама по себе война и связанный с ней сложно переустроенный социальный порядок нужно распутать обратно. Есть интуитивное ощущение, что если это сделать, дойти до источника проблемы и назвать ее, то понимание и ясность, правильные вопросы и верные ответы сложатся сами собой.
И есть такое же интуитивно понятное заблуждение, что центр проблемы находится в ответе «кто начал первый». Но это так не работает. Любая попытка развернуть эскалацию насилия в обратную сторону, чтобы доискаться первого бросившего камень, представляется не столько невозможным, сколько бессмысленным действием, поэтому, говорит Ясперс, нужно вернутся к базовым вещам: где предъявляется обвинение, там обвиняемый может рассчитывать, что его как минимум выслушают.
Смысл этой базы не в том, чтобы заклеймить и наказать всех, кто нам не нравится, а в том, что правосудие должно быть равным для всех вне зависимости от нашего личного отношения.
Фемида — слепа.
1946 vs 2023
Предъявленные всем россиянам обвинения (подкрепленные как аргументом эмоциями проукраински и антироссийски настроенным русскоязычным сообществом в социальных сетях) и, что более важно, запрет на защиту — следствие образов войны, мгновенно появившихся в общественном пространстве и выразившихся в нескольких репрессивных актах уже со стороны «коллективного Запада», — повеление молчать и терпеть — привел к определенного рода символической кастрации того, что еще называлось российской политической оппозицией и гражданскими инициативами.
С момента начала агрессивной фазы войны и российская оппозиция, и гражданские инициативы функционируют исключительно в режиме реакции. Это выражается и в создании бесконечного количества независимых медиа, которые разгоняют медиаинфляцию и уничтожают репутацию экспертного сообщества, но не создают единого информационного потока и запускаются только потому, что у «коллективного Запада» мифология «свободы слова» сильнее и пытаться заставить молчать журналистов и запретить журналистскую работу — это какой-то совсем невозможный сбой в том, что называется демократической системой. (История с запретом телеканала «Дождь» больше отразилась на чиновниках, нежели на журналистах.) И в том, как любая попытка символического политического жеста или высказывания встречает ожесточенную критику не только со стороны заряженных антироссийских групп, но и со стороны самих оппозиционно настроенных россиян.
Почти все скандалы с акциями и расследованиями ФБК последних полутора лет укладываются в эту схему: с одной стороны, есть жесткое предписание молчать (не говорите о коррупционерах в России — вы тем самым поддерживаете российскую экономику, не говорите о политических заключенных, пока есть люди, на головы которых падают бомбы), а с другой — зачем вы пытаетесь говорить о политике и тем самым привлекаете к нам внимание, замолчите! И так проблем хватает. Называние членов ФБК сектантами это — среди прочего — попытка заранее, в случае чего, открестится от них из опасения, что, как сектанты, они навредят всем ради исполнения высшей цели.
В ситуации, когда тебя лишают статуса и достоинства и указывают место внизу социальной лестницы, самая очевидная реакция, чтобы хоть как-то компенсировать (добровольно принятое на себя) унижение — это найти кого-то, кто еще хуже тебя. Такими — еще хуже — у российских оппозиционных СМИ (в очень широком смысле этого слова) стали z-патриоты и пропагандисты. С точки зрения своего влияния на граждан России пропаганда практически бесполезна (цифры однозначны — 80% граждан России стараются не видеть происходящего; в телеграм-канале «Путь домой», с которого мы начали разговор, всего 19 000 подписчиков, что в процентном соотношении от всех граждан страны не выше нуля) и, как и многое из того символического, что производится в России, делается не для граждан, а для одного зрителя, который распределяет бюджет, в надежде этот бюджет получить.
Но суть в том, что сам этот вопрос не поднимается ровно потому, что если озвучить, указать пальцем, что рейтинги передач Владимира Соловьева и просмотры Маргариты Симонян находятся где-то в самом низу интересов российского зрителя, то борьба с ними, которой активно занимаются российские оппозиционные СМИ как единственным, чем им позволено заниматься, покажется крайне унылым занятием.
И это же мешает увидеть политическую перспективу.
Ночь долга, темна и полна ужаса
(Как же бесит эта фраза, что самая темная ночь перед рассветом. Знаете, читатели дорогие, есть ощущение, что, когда рассветет, мы увидим такое, что, возможно, пожалеем, что дожили до этого рассвета.)
Называя авторов патриотических телеграм-каналов z-гнидами или говоря про жен мобилизованных «мы им говорили» (и здесь очень хочется напомнить, как Путин называл жен моряков, погибших на подлодке «Курск», — двухсотдолларовыми шлюхами), можно повысить себе чувство собственного достоинства и продемонстрировать окружающим приверженность европейским ценностям, но суть в том, что ту самую главную проблему, которая и разделила общество и привела всех к такому положению вещей, это не решает и не решит.
Наличие z-патриотов и пропагандистов или их отсутствие войну не остановит, ровно потому, что война началась не под их давлением и закончится вопреки их протестам. Но что можно было бы сделать — если бы в среде современной российской оппозиции оказались политики достаточно смелые — это начать налаживать контакт именно с z-патриотами.
Главная проблема z-патриотов (и главный упрек, который звучит в их адрес при любом удобном случае) на самом деле та же, что и у оппозиционеров: они не могут говорить, но по другим причинам. Каждый раз, когда z-патриоты доходят до точки, где нужно продолжить логическую цепочку — проблемы-коррупция-Путин — они вынуждены остановится у последнего пункта и — или соорудить в воздухе фигуру умолчания, которая по всем психоаналитическим правилам тут же прорывается, как только автор теряет контроль над речью, или найти безопасного врага (пресловутые либералы во власти, на которых снова и снова жалуется Захар Прилепин).
Верный политический жест прямо сейчас (если политика — это пространство символического) был бы дать возможность z-патриотам выразить свое недовольство. Дать возможность проговорить то, что они сейчас стараются всеми силами скрыть, на что у них уходит так много энергии. Высказывания «Путин — предатель», «Война проиграна», «СВО бессмысленна», «Верните мобилизованных домой насовсем» (ведь это именно то, что нас сейчас объединяет) кто-то должен сформулировать, а после дать возможность z-патриотам говорить это пусть и в форме опровержения и спора, но говорить, транслировать — через свои каналы, чтобы между этой банкой и наглухо залитой воском крышкой всунуть лезвие сомнения и знание, что есть еще люди, которые против. Они, может, и другие, но могут быть полезны.
А для этого как раз и нужно не презрительное отношение, высмеивание, игнорирование и взгляд сверху (за что, среди прочего, либералов и не любят), но целенаправленная работа по выстраиванию коммуникаций. Потому что если главная декларируемая задача остановить войну не изменилась, то, судя по всему, сделать это смогут только те 80% граждан России, которые сейчас делают вид, что их это не касается. К тому моменту, когда они осознают, как именно их всех (а не только 19 000 жен в телеграмм-канале) это касается, уже должен быть готов ответ, кто виноват и что делать.
Потому что из ресторанов, конечно, в космос не летают. Но и войну остановить и режим разрушить из Берлина тоже не получится. А политика — это искусство компромисса и союза даже с самыми неприятными тебе людьми. Цель не в том, чтобы выглядеть молодцом в глазах социально близких тебе других молодцов, а в том, чтобы перестать комментировать мир и начать его менять.
