Пикантность ситуации в том, что спустя годы эту победу обеспечили те, кто в 1993 году были на другой, президентской, стороне. Отсюда соблазн — вывести сегодняшнюю власть, устроившую катастрофу стране и миру, прямо оттуда, из сообщества стрелявших по Белому дому. А еще — и это почему-то стало уже общим местом — из ельцинской Конституции-1993, усилившей президентскую вертикаль. При всей привлекательной простоте этих выводов логическая цепочка, как и интерпретация событий выглядят сложнее.
Двоевластие и буржуазная революция
Борис Ельцин, по сути, переучреждал государство — Российская Федерация де-факто образовалась не в 1990-м и не в 1991 году, а в 1993-м. До этого в стране было двоевластие и не законченная буржуазная революция, начавшаяся с перезапуска экономики с помощью радикальных либеральных реформ, которые были сформулированы в 1991-м и стартовали в 1992-м. Это была экономическая фаза революции, политическая же завершилась борьбой за власть двух групп, уже формально этой властью обладавших, но не способных договориться о последующем пути развития России. События 3–4 октября 1993-го стали кульминацией. Принятие Конституции-93 институционализировало результаты буржуазной революции и юридически закрепило победу президентской власти, олицетворявшей движение от социализма к капитализму и — по крайней мере формально — к демократии западного типа.
Конституция несла на себе печать гражданской войны, но в большей степени — столкновения двух ветвей власти, каждая из которых претендовала на первенство, и к тому же имела четко сформулированную идеологию. Нестандартность ситуации состояла в том, что идеологически противоположные силы контролировали две разные ветви власти. Так сложилось исторически, что президентская власть выступала представителем рынка и демократии, а «парламентская» персонифицировала, обобщенно говоря, антизападное традиционалистское мировоззрение.
Однако среди победивших, точнее, примкнувших к победителям, было не так много подлинных сторонников рыночной экономики, политической демократии и гражданских свобод. После 1993-го они просто остались у власти. И дальнейшее существование многих из них как раз и сводилось к сохранению себя в этой власти. Конституция не виновата в том, что именно эти люди медленно, но последовательно начали профанировать ее, доведя спустя 30 лет до состояния декларативного документа, трактуемого в пользу пожизненной диктатуры одного лица.
Конституционный суд в ситуации октября 1993 года просто принял одну из сторон. Его заключение о неконституционности указа № 1400 было актом политической борьбы, а не правовым документом. Что тот же суд, с тем же председателем блистательно подтвердили, когда одобрили одним махом autogolpe-автопереворот Путина в 2020 году: поправки к Конституции в 2020 году признали возможность почти пожизненного правления действующего президента.
И дело не в жесткости Ельцина. Скорее, в его наивной надежде, что конфликт мог быть улажен. Он, вообще говоря, шел на бесконечные компромиссы. Сдавал министров из команды реформаторов. Сдал Гайдара в обмен на считавшуюся четкой договоренность. Суть ее объяснил сам Егор Тимурович: «В декабре 1992 года, после конфликта между Ельциным и Верховным советом ко мне приехал тогдашний и нынешний, кстати, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин… и спросил, готов ли я для того, чтобы проложить дорогу к стабильности и некоему согласию уйти от власти. Я сказал, что да, … только это действительно должен быть путь к стабильности, к конституционному соглашению, которое проложит России дорогу к новой Конституции. И мы об этом договорились… Суть… была предельно проста: я ухожу в отставку, взамен за это мы проводим референдум по новой Конституции в апреле 1993 года. И если Ельцин не договорится со Съездом по поводу того, какая будет Конституция, мы выносим на референдум два варианта этой Конституции… В январе (1993 года. — А.К.) большинство Верховного совета сказало: мало мы чего подписывали, Гайдар же ушел в отставку».
Потом был апрельский референдум, на котором Ельцин получил народный мандат на продолжение реформ. Но не стал распускать Верховный совет, решив, что конфликт исчерпан. А того же Гайдара снова нанял первым вице-премьером именно в сентябре 1993-го не для того, чтобы затевать гражданскую войну, а чтобы придать импульс реформам. Политическое время тогда было невероятно спрессовано: через три дня после назначения Гайдара Ельцин своим указом распустил Съезд народных депутатов и Верховный совет. Была в указе № 1400 и та часть, о которой забывают, точнее, вообще не помнят: им учреждался двухпалатный парламент, работающий на полностью профессиональной основе — Федеральное собрание.
Действительное соотношение сил
Президентская власть надеялась, что все пройдет относительно спокойно и в техническом режиме. Но это была лишь надежда. Жесткое противостояние казалось наиболее реалистическим сценарием. Он и был реализован. Эскалация с отключениями коммуникаций в Белом доме, штурмом Останкино, расстрелом Белого дома началась с инцидента 23 сентября на Ленинградском проспекте, когда вооруженная группа офицера-радикала Станислава Терехова пыталась прорваться в штаб главкомата Объединенных вооруженных сил СНГ: погибли капитан милиции и пенсионерка, стоявшая у окна — в нее попала шальная пуля.
Призыв Гайдара 3 октября к демократически ориентированным москвичам выйти на площадь у Моссовета, чтобы защитить завоевания демократии был, вообще говоря, актом отчаяния: армия колебалась, на чью сторону встать, в исполнительной власти царил хаос. Все было чрезвычайно серьезно — в тогдашней оптике речь шла и в самом деле о жизни и смерти тех, кто был по обе стороны баррикад недалеко от метро «Баррикадная». Появление на площади перед Моссоветом огромной массы людей оказалось убедительным аргументом для армии все-таки вступить в конфликт на стороне президента.
Какой после всего этого должна была быть Конституция?
Затем были настоящие выборы с успехом первой популистской партии нового типа ЛДПР (они массово появлялись в Европе много позже) и с оценкой их результата публицистом Юрием Карякиным»: «Россия, ты одурела». И настоящий короткий парламент с содержательной парламентской конкурентной деятельностью. Но и с амнистией руководителей мятежа. Ельцин был в ярости, но потом сказал: «Будем жить по Конституции». Той самой, «президентской», 1993 года.
Если бы Конституция действительно была сама по себе авторитарной, Госдуме, например, не удалось бы летом 1998 года заблокировать важнейшие решения, которые, возможно, позволили бы избежать дефолта — президент тогда ничего не мог сделать. В результате успешного сопротивления парламентского большинства Ельцин не смог вернуть в кресло премьер-министра Виктора Черномырдина и был вынужден пойти на компромисс, предложив в качестве главы правительства Евгения Примакова. Все согласно Конституции.
Конституция 1993 года, хотя и была — строго по тезису Ленина — отражением «действительного соотношения сил в классовой борьбе», фиксацией результатов буржуазной революции, но стала еще и конструктором реальности. Перекос Конституции в сторону исполнительной власти объяснялся во многом невозможностью реализации экономических реформ в условиях двоевластия. Конституция в этом смысле была в помощь реформаторам и, по определению Владимира Мау, должна была стать противоядием популизму, прежде всего экономическому. (Владимир Мау. Экономическая реформа: сквозь призму конституции и политики. М., 1999, с. 117.) Это совершенно не означало, что реформаторы мечтали о русском Пиночете: речь шла о более прозаических вещах — возможности блокировки контрреформаторских действий как инструмента борьбы за власть.
Кризис применения Конституции
Здесь нужно все-таки оговориться. Как писал советский правозащитник-диссидент Валерий Чалидзе, цель Конституции — провозгласить основные принципы правового устройства общества и установить границы государственной власти. (Валерий Чалидзе. Заря правовой реформы. Апрель 1985-июнь 1989, М., 1990, с. 209.) Интерес российских либералов-реформаторов конца XX века был схож с интенциями реформаторов-либералов XIX века. Публицист русской эмиграции Николай Осипов в проницательной статье конца 1950-х годов »Credo русского либерализма» отмечал, что инструментом проведения реформ они считали просвещенное самодержавие, а вовсе не Конституцию, которая должна была даровать свободы. (Н. Осипов. Credo русского либерализма. — Искусство кино, 1992, № 2-3.)
В этом смысле большинство либералов-прагматиков интересовали прежде всего пробивные возможности монарха (президента), и лишь во вторую очередь конституционное ограничение его власти.
И тем не менее, то, что это был Основой закон президентской республики вовсе не предполагало неизбежного крена политической системы в авторитарную сторону. Конституция в этом не виновата. После принятия в 1958 году «президентской» Конституции Пятой республики 1958 года Франция не перестала быть либеральной демократией с регулярно сменяемой властью. Конституционный кризис — именно так можно определить искажение на практике конституционных основ Российской Федерации верховной властью в период правления Путина — не был кризисом Конституции. Он был кризисом применения Конституции.
В этом смысле едва ли сегодняшний режим вышел напрямую из «шинели» Конституции 1993 года. Но вот что роднит тех, кто установил полутоталитарный режим сегодняшнего образца, и представителей Верховного совета начало 1990-х — это стремление двигаться назад по исторической спирали. Движение к недемократическому и нелиберальному политическому устройству, пренебрегающему в том числе универсальными свободами и правами человека и гражданина. Теми самыми, которые закреплены в главе второй Конституции Российской Федерации. И формально существуют до сих пор.
Первая публикация по-английски – на сайте Russia Post.
