На всякого повара в кулинарном поединке найдется свой повар…
Иллюстрирует кейс Пригожина и фразу Владимира Путина, что все можно простить, кроме предательства. Абстрактные «Петров-и-Боширов» выполнили свою миссию без любования шпилем Солсберийского собора и даже газпромовской башней в Санкт-Петербурге, куда не долетел злосчастный бизнес-джет.
Внесудебная расправа
В России все институты — имитационные. И злой пародией на институциональность выглядит возбуждение соответствующими органами уголовного дела за «нарушение правил безопасности движения и эксплуатации воздушного транспорта», хотя погибшие Пригожин и Уткин-«Вагнер» должны были бы идти по статье об организации вооруженного мятежа. Но их «простили», как — в нарушение законов той Российской Федерации, которая когда-то еще существовала, — «простили» уголовников, пошедших в наемники. Соответственно, кейс гибели Пригожина с большой степенью вероятности можно было бы квалифицировать как внесудебную расправу. Ту самую, на которую были так споры сами пригожинцы, превратившие кувалду в символ и духовную скрепу послефевральской (22 года) России.
Лидер «Справороссов» Миронов, наверное, сейчас с ужасом вспоминает фотографию, где он стоит счастливый, как детсадовец, которому подарили большой пластмассовый самосвал, и держит в руках кувалду с автографами отнюдь не сборной по хоккею, а организаторов и исполнителей внесудебных расправ. Кувалда вернулась Пригожину бумерангом.
Но этот бумеранг зловеще летает над головами представителей элит, которые сначала стали восторгаться аутсорсером государственных функций Пригожиным, а потом уже стали думать, как это отразится на их репутации. Впрочем, с симпатией к инициативам Пригожина относился и председатель Госдумы Вячеслав Володин, что свидетельствует об одном: даже самые высокопоставленные персонажи в системе путинской власти иногда действуют вслепую, не догадываясь, что происходит в голове верховного главнокомандующего. Да и он сам, несмотря на свою подозрительность, ошибся в Пригожине, сочтя его обычным «овощем» и клоуном из своего немалого обоза.
Внесудебные расправы уже стали в России новой нормальностью, никого ими не удивишь. Впрочем, и официально судебные по своему характеру, доказательной базе и назначаемым санкциям больше напоминают сталинские «тройки», чем даже позднесоветский суд.
Сигнальная система
Да и вообще уже никого ничем не удивишь, поэтому во многом бессмысленны рассуждения о том, усилил свою власть Путин или не усилил за счет катастрофы пригожинского бизнес-джета. Автократ после мятежа остался высшим руководителем, а победитель забирает все — его рейтинги очень быстро стабилизировались. Рейтинги же проигравшего Пригожина, до того испытывавшие вертикальный взлет, пошли вниз. Страна так и не узнала, может ли, согласно формуле тов. Ленина, кухарка, точнее повар, управлять государством.
Система, построенная Путиным, устроена так, что ей не нужны публичные казни (как в иных автократиях) или официальные судебные процессы (как еще водится в иных демократиях) — зачем беспокоить население и фиксировать его внимание на неприятном для высшего руководства событии? Это система, управляемая чекистскими методами. И Пригожин ушел, можно сказать, по-чекистски. Он, конечно, не Соломон Михоэлс, но технологически между сдающим назад грузовиком, размазывающим об стену великого актера, выстрелами в Игнатия Рейсса, отравлением Литвиненко и Скрипалей и падением неимпортозамещенного «Эмбраера» нет большой разницы — это все технологии НКВД.
Это в техническом смысле. А в политическом плане режим убирает любых нелояльных «своих сукиных сынов»: только за два месяца, прошедшие с мятежа, легальными (или квазилегальными) методами был выключен из политики Игорь Гиркин, один из отцов-основателей той катастрофической антиутопии, в которой живет сейчас мир, и внесудебными (повторимся — если это действительно так) — Евгений Пригожин. Прав был Вагнер, он же Уткин, в своей речи перед наемниками, разбившими бивуак в Беларуси, перешедший на чуждый всякому честному стороннику СВО английский язык и произнесший фразу «Welcome to hell!» Знал бы он, кого он туда на самом деле приглашает…
Внесудебные технологии в современной модели российского государства освоены лучше, чем космические. Ярмарка тщеславия автократа, которую связывали с потенциальным прилунением, обернулась конфузом, зато методы институции, которая в классификации режимов венгерского политического ученого Балинта Мадьяра описана как mafia state, отработаны неплохо.
Путинская система — сигнальная. Упавший «Эмбраер» и есть — одна из сигнальных ракет. Средний российский обыватель вынесет из этого месседжа только один урок — надо стать еще более средним, еще более, если это возможно, тихим и незаметным, но при этом чрезвычайно послушным и прилежным читателем учебника Мединского — Торкунова, еще больше дистанцировать себя от разборок в верхах и инициатив родной власти.
Насилие — социальная норма
Словом, в среднем на так называемом общественном мнении это вообще не отразится, разве что фатализм становится нормой жизни — или на тебя упадет обломок дрона в Одинцовском районе, или обломок самолета экс-мятежника под Тверью. Для представителей же элит это еще один сигнал — не ходите, дети, в Африку гулять: в стране один начальник, а лояльность ему — не только KPI для чиновника, но и условие сохранения жизни и здоровья.
Но вот что еще произошло за время взлета и падения Пригожина: поскольку некоторые государственные функции, в том числе силовые, ушли на аутсорсинг криминальным группам, степень общей криминализированности общественной среды в России увеличилась.
И речь не только о возвращающихся с фронта уголовниках, которые немедленно, находясь в статусе официальных «героев», начинают совершать преступления. И не только о том, что у все еще существующих и не сильно контролируемых властями сторонников Пригожина все еще есть оружие и «махновщина» может стать реальностью. Но и о том, что насилие — государственное ли, или от случайных людей с оружием — становится социальной нормой. В сущности, это разрушение государства: то, что мы принимаем за силу, является слабостью, а деинституционализация ведет к увеличению масштабов возможного и мало предсказуемого насилия.
И эти люди еще называют 1990-е «лихими»…
