Хотя звучит диалог очень по-человечески. Синтезированный нейросетью (или нет?) голос Пригожина говорит:
– Мое мнение простое: они ведут себя, как короли, как боги, ***. Конченые они твари… Ничего хорошего о них я сказать не могу. Они подонки, ***!
(Звездочками заменены разные нецензурные слова.)
Ему отвечает Фархад Ахмедов, может, тоже натуральный:
– Ситуацию они просрали. Страну они просрали. Все они просрали. Все-все они просрали".
"Вопрос в том, что будет после них, вот чего. И как будет. Пойдет, ***, с одной стороны кадыровцы, пригожинцы, будут опричники. Будет, ***, махновщина, ***. Будут махать кинжалами, кувалдами, ***"
(Цитирую по расшифровке BBC.)
Эту беседу можно изучать на специальных семинарах студентам-антропологам и психологам, культурологам и религиоведам. Впрочем, беседа эта сто уж почти лет назад описана в классических культурологических работах – у Джеймса Джорджа Фрезера в книге «Золотая ветвь: исследование магии и религии», у Михаила Бахтина в «Творчестве Франсуа Рабле». Мы имеем дело с типичным случаем ритуального сквернословия.
На светлой стороне мира в тяжелую минуту человек обращается к Богу и старается, чтобы слова его звучали складно: «… если пойду я долиною тени смертной, не убоюсь зла, ибо Ты со мной» -- поэзия, красиво.
На темной стороне мира в минуту отчаяния люди сквернословят, не понимая, но чувствуя на уровне генетической памяти, что бессвязные ругательства суть вывернутая наизнанку молитва, воззвание к Астарте и Ваалу, древняя ворожба, обращение к дьяволу, одним словом – именно по этой причине и ни по какой другой всякая религия относится к сквернословию дурно.
Солдаты под огнем, раненые в шоковом состоянии, преследователи и преследуемые, побивающие и побиваемые редко способны молиться – чаще матерятся. Для молитвы нужна слабость, мало того – осознание собственной слабости. Для сквернословия нужно ощущение силы, привычка представлять себя сильным, перемешанная с осознанием того неприятного факта, что силой ничего нельзя изменить в отчаянном положении.
Как шимпанзе перед дракой пытаются помочиться выше, чем способен помочиться противник, как первобытные воины перед битвой пытались унизить соперника, показывая ему язык – так же ведут себя и Ахмедов с Пригожиным. Так же, к слову сказать, ведет себя и весь российский истеблишмент. Они унижают врага.
Кому проиграна война?
На удивление сплоченной украинской нации, проявляющей чудеса самоотверженности?
Храбрым украинским солдатам и грамотным украинским военачальникам, сумевшим вовремя реорганизовать армию по самым современным образцам?
Высокоточному западному оружию, наглядно демонстрирующему превосходство технологий над грубой силой?
Нет! – выкрикивают Ахмедов с Пригожиным, – «Кварталу-95», жалким актеришкам, комедиантам, шутам…
В любом военном трактате, хоть у Сунь Цзы, хоть у Клаузевица уважение к противнику считается непременным условием успеха. Но современное российское высокомерие происходит не от рационального желания победить на поле боя, а от древнего мрачного ужаса, от первобытного трепета перед лицом неумолимой судьбы – кричи, топочи ногами, сквернословь, приноси жертвы – авось и пронесет!
Ту же самую логику карнавального перевертывания мы видим и в отношении Ахмедова и Пригожина к начальству. Начальство в их мире не следует рационально избирать, не следует контролировать и критиковать, не следует отправлять в отставку, если не справилось. Начальства следует бояться, пресмыкаться перед ним, а за глаза или в карнавальную ночь следует унижать его и над ним сквернословить, как сквернословят в жирный вторник над перемазанным нечистотами шутовским королем.
К каким результатам ведет сквернословие, эта обратная, вывернутая наизнанку молитва? Логично предположить, что к обратным результатам. Если Господь обращенные к нему молитвы оставляет, как правило, без ответа, чтобы человек справился сам, то темные силы в ответ на обратную молитву охотно приходят.
И наводят свои порядки.
