Президент уверенно провозгласило войну нашим миром, нормой, социальным лифтом, драйвером развития, способом существования страны на неопределенное будущее. Завтра будет примерно таким же, как вчера. Так выглядит генеральный план заблудившихся в сумраке.
Продавать такое населению трудно. Российские пропагандисты приуныли. То есть орут они по-прежнему сильно, но нарративы оскудели, сюжеты заметно иссякли, работа стала существенно более топорной и халтурной.
Неминуемая ценность
Опять откопали стюардессу, то есть ядерную войну. Если даже не брать во внимание главного блогера страны, который физически не в состоянии больше недели обходиться без любимой темы немирного атома, про опасность ядерного конфликта вновь заговорили исполнители кремлевских темников.
Маргарита Симоньян, которая выглядит все более ослепительно, опять пугает россиян ядерной катастрофой то в передаче своего подельника Соловьева, то в своем ютьюб-канале «Ч.Т.Д», выгодно отличающимся от телевизионных ток-шоу задушевной, практически интимной доверительной интонацией. Глава RT даже вернулась к уже использованной риторике про «заднюю». Если в начале войны она довольно задорно описывала геополитическую ситуацию в известном путанном пассаже про то, кто «даст заднюю» и заключала, что точно не ее работодатель, то теперь, загадочно мерцая глазами, она убеждает своих падаванов, что это запад ни за что не даст эту самую заднюю, а следовательно России придется прибегнуть к последнему аргументу – ядерной бомбе. Нельзя не заметить, что несколько изменилась интонация рассуждений на эту тему: то, что раньше звучало как угрожающий боевой клич, призванный напугать и деморализовать противника, сегодня больше походит на ламентацию, о ядерной катастрофе теперь говорится не столь дерзко, сколь печально, с ноткой обреченности.
Теперь молодой женщине, которая олицетворяет собой ошеломляюще беззастенчивую российскую пропаганду, приходится уже прямо-таки впаривать соотечественникам неминуемую смерть как самый ценный, престижный и эксклюзивный товар: «Смерть неизбежна, смерть ждёт нас всех. Совершенно не факт, что лучше умереть немощным человеком от какой-нибудь длинной и ужасной болезни, чем вот так и ещё за какое-то правильное и важное дело. Если можно было бы избежать смерти, то конечно, было бы обидно умирать. Но шансов избежать смерти же нет. Разница в 10 лет, в 20 лет, в 30 лет - в принципе небольшая. С точки зрения Вселенной - вообще небольшая», - разъясняет глава RT.
Пока не очень понятно, оправдаются ли маркетологические ожидания, возлагаемые на идею смерти как блага. Исходя из здравого смысла и накопленного опыта, принято считать, что чем больше гробов получат семьи погибших, тем труднее будет убедить их и тех, кто пока еще не получал гроба, в том, что все это – здорово, надо радоваться и гордиться.
К тому же с ростом числа официально признаваемых «двухсотых» неизбежно растет и число случае, скажем так, ненадлежащего исполнения государством финансовых обязательств перед семьями погибших (некоторые «двухсотые», например, не справились при жизни с заполнением разных финансовых документов и чтением мелкого шрифта, а «трехсотых» безбожно мурыжат и гоняют). Не говоря уже о распространяющихся слухах и свидетельствах о якобы прямом мошенничестве со смертью – о присылаемых закрытых гробах с чужими, неродственными останками кого-то погибшего. Или о том, что все больше российских женщин безуспешно пытаются добиться хотя бы известности в отношении статуса их мужчин, хотя бы даже и с целью прояснить судьбу ипотеки. В общем, реклама этого товара очевидно имеет свои естественные ограничения.
Свастика, которой и быть не может
Точкой деморализации пропагандистов, как мне кажется, стал дом в Днепре с желтой кухней. О нем практически не говорили по телевизору, разве что привычно свалили катастрофу на убийственный ПВО, картинку не показывали. Понятно, почему: телевидение – визуальный жанр, чрез голубые экраны желтая кухня имела все шансы просочиться во все квартиры и домохозяйства россиян. Но она просочилась и без всякого телевизора, как кровь через потолок. В конце концов, настоящих психопатов в мире не так много, остальные же, даже самые охмуренные, рано или поздно придут в смятение, испытают сомнение или отвращение, кто знает, возможно, даже гнев когда-нибудь.
С тех пор роспропаганда никак не определится с магистральной линией, на театре идеологических действий наблюдаются много разных беспорядочных мыследвижений. Слово «война» де-факто полностью декриминализовано, войной происходящее называют уже все – от президента до военблогера (к сожалению, это не отразилось на судьбах тех граждан, кто уже пострадал и продолжает страдать именно за употребление слова). Теперь пропагандисты устало пытаются представить ее то как отечественную (несчастный Бахмут то назначат новым Сталинградом, а то разжалуют, в зависимости от полевой обстановки), то как освободительную (тела легендарных иностранных наемников в сводках Минобороны пересчитаны явно с большим тщанием, чем тела российских солдат).
В целом, неофициально, но широко признано, что воюем в Украине с Байденом. Старик Проханов пишет свои кипящие оловом слова про «Леопарды» со свастикой, бороздящие наши родные земли, и совершенно уже невозможно понять, знает ли он сам, что свастик нет, потому что не может быть. За аккуратностью сводок о сокрушенных вооружениях Украины ответственные лица, похоже, не следят уже намеренно, простое сравнение совершенно открытых деклараций военных демонстрирует вопиющее несхождение дебета с кредитом, техники и оружия в их сводках уничтожено существенно больше, чем когда бы то ни было признавалось наличествующим. Перспективу следующей мобилизации граждан все чиновники, скосив глаза к носу, отрицают и совершенно не обеспечивают идейно, хотя население-то знает: все будет. Философ борьбы с иблисом Александр Дугин, страшно далекий от народа, решил, наконец, сделать шаг навстречу своей пастве и объяснил абсолютное условие успеха специальной военной операции по-простому: «Наша задача стать глубоко, фундаментально и необратимо несчастными. Как бы страшно это ни звучало. Только так мы можем обрести спасение...». Не знаю, кто купит такой искренний товар, посмотрим.
Косплей игры в летчика
На фоне этой неталантливой мертвечины блещет разве что хозяин ЧВК «Вагнер». Он не пропагандист, не наемный работник идеологического отдела партии, а командующий, как он сам настаивает, единственным боеспособным подразделением, имеющимся в распоряжении Путина, художник и истинный тролль. Кувалды как будто перестал рассылать, но зато дезавуировал США, Канаду и Великобританию, скосплеил самого Путина из кабины Су-24 и наконец начал эпическую публичную битву с Минобороны и Генштабом и с губернатором Свердловской области. Шойгу и Герасимова Пригожин прямо обвиняет в саботаже снабжения «Вагнера» снарядами, Куйвашева – в предательстве примерно всего. В выражениях не стесняется, записывает и публикует матерные голосовые сообщения и пугает своих оппонентов и всех болельщиков видео с трупами вагнеровцев. Снаряды, по его словам, в результате подвезли, непристойно высокий коэффициент смертности пригожинских бойцов теперь, вероятно, снизится, а эффективность уничтожения живой силы противника повысится.
В целом видно, что и солдаты информационной войны испытывают серьезные трудности с идейными снарядами. И неизвестно, кого обвинять в том, что их не подвозят. Смыслы деградировали, их почти не осталось. Даже важная сюжетная линия пропаганды, начавшая было выстраиваться вокруг слова «предательство», и та сегодня вянет и скукоживается на глазах. Дошло до того, что российский президент зачем-то высказался против охоты на ведьм, Дума вроде бы перестала разрабатывать кровожадные сценарии лишения, наказания и преследования недовольных россиян, а целый сенатор Нарусова отчитала с высокой трибуны ответственных за преследования инакомыслящих работников культуры и искусства.
Впрочем, списывать со счетов эту важную линию пропагандистского фронта все же преждевременно, охота на пятую колонну остается, похоже, последним прибежищем патриотов самоосажденной России, обреченной на войну и стагнацию.
Битва интервью
Кризис смысла, между тем, настиг не только карикатурных российских пропагандистов, но и противостоящих им противников войны, год отчаянья не пощадил никого. В последнее время неравнодушные граждане, кажется, следят уже не столько за однообразно убийственными новостями, сколько за текстами. Текстов немало, между ними происходит конкуренция и содержательная борьба.
Четырехчасовое интервью Марии Певчих Дудю как будто вступает в напряженный диалог с двухчасовым интервью Нюты Федермессер в «Скажи Гордеевой», абсолютную гармонию композиции придает душераздирающее интервью Чулпан Хаматовой Зыгарю. Беседа бежавшей от войны культурного критика Зинаиды Пронченко с не очень подобающей ей Ксенией Собчак прекрасно сочетается с программой Солодникова, где Алена Долецкая у камина порождает мем про несопрягаемость горгонзолы с маракуйей. Текст социолога Григория Юдина, пытающегося разглядеть хоть какие-нибудь контуры будущего России и мира, заочно полемизирует с текстом политолога Сергея Медведева, провозглашающего принципиальное отсутствие такового.
В конечном счете почти все эти тексты, многие из которых в самом деле сильные и заслуживают самого внимательного прочтения/ознакомления, можно разделить на несколько категорий. Например, «Россия была, есть и будет конченной»/«всех утопить» или «делай, что должно, и будь, что будет»/«всех не утопишь, кто-то должен спасать». «Бегите все, пока можете», или «мы хотя бы попытались». «Мы возьмем на карандаш всех, кто не подтвердил делом ненависть к кровавому режиму, расплата неотвратима» или «коллективная ответственность – порочная концепция, переваливающая санкции с больной головы на здоровую». «Прекрасная Россия будущего будет радостно платить победившей Украине репарации», или «полоумный просто нажмет на кнопку» и так далее. Строго говоря, происходит эмоциональный и по определению неконструктивный диалог между сектой свидетелей Гааги и сектой свидетелей Потопа. При всей его увлекательности ничего кроме ощущения зияющей пустоты и космической безнадежности этот диалог пока не порождает.
Практически все важнейшие тексты прошедшего чудовищного года написаны как бы изнутри бункера, что и понятно: все мы в бункере, потому что война. Те, кто не сидит в подвале под реальными бомбами, сидит во внутреннем подвале, а те, кто не задумывается о подвале, просто не знают, что они тоже там. Обрывки слов и мыслей, долетающие снаружи до наших подвалов, сразу распознаются как свои, тоже бункерные. Партия Небесной сотни может говорит с партией Аллеи ангелов только языком войны, это неизбежно. И похоже, что в мире нет больше людей мира, а есть лишь люди войны. Впрочем, историки почти торжествующе замечают, что вообще-то так было всегда и будет всегда, просто нынешнему поколению авторов текстов достался необычно длинный и довольно исключительный период покоя и мира, и они поэтому балованные. Теперь он закончился.
Русские идут на войну
Между тем, одним из самых сильных текстов последнего времени, как мне представляется, стал вышедший на «Дожде» совсем короткий материал о трех российских участниках войны. Совершенно обычные, так называемые «простые россияне», добровольцы Евгений, Александр и Руслан немного рассказывают о том, как, зачем и почему пошли на войну и при каких обстоятельствах вернулись домой (все по ранению). Еще там говорят их жены, и их послушать действительно важно.
Собственно, самое главное знание, приобретенное за этот страшный год, кажется, такое, неожиданно простое: если физическое уничтожение страны-континента не стоит на мировой повестке дня (а оно вроде бы не стоит), то следует признать: одна седьмая земной суши заселена очень разными людьми, здесь, в России, живут множество Александров, Евгениев и Русланов, их жен и малюток, и тем, кто не похож на них, придется на этой одной седьмой жить вместе с ними. Да и тем, кто снаружи, - тоже. Это означает лишь одно: придется с ними разговаривать. Если, конечно, не убивать или денацифицировать их либо быть убитыми ими. Других вариантов просто нет. Но разговаривать с непохожими мы не хотим и не умеем. Да и как, зачем и о чем разговаривать с ватой, с исполнителями преступных приказов, не говоря уже об отдающих эти приказы.
Не о чем и незачем, разве что в Гааге. Эта музыка будет, будет вечной.
