Хорошо помню свои первые встречи с пожилыми немцами, испытывавшими до конца дней стыд и позор от службы в вермахте, от пребывания на фронте. Во время Второй мировой войны ценной для человечества признавалась жизнь тех, на кого напали гитлеровцы. А жизнь гитлеровцев была ценной только для них самих и для их близких.
Сильнее всего переживали уже повзрослевшие дети солдат и функционеров режима. Многие, целое поколение, просто порвали со своими родителями, заодно обесценив свои эмоции по отношению к родителям-нацистам. Сейчас я гораздо лучше понимаю их опыт, до мелких подробностей могу разобрать реакцию старых и зрелых людей на мои вопросы 1990-х гг.
Так же точно родные или друзья людоеда или другого какого-нибудь маньяка, которого приходится навещать в тюрьме, где тот отбывает пожизненное заключение, вынуждены смириться с тем, что перед лицом общественного бедствия, созданного их близким и родным, их собственные эмоции не имеют никакого значения для окружающих. Таким людям до конца дней приходится выбирать линию поведения и как-то справляться с собственными обесцененными эмоциями.
Прямо сейчас я вижу, что часть российского общества уже денацифицируется — с болью и унижениями, а часть, напротив, тонет в болоте нацизма: ни глаз, ни рта, ни ушей уже не видно, только пузыри изумленного обиженного негодования, как в стихах Юнны Мориц, например.
В «Медузе» (которая в Германии, кстати говоря, оказалась партнеркой левой газеты die taz) напечатана интересная подборка эмоций россиян от Шуры Буртина, подборка, нарочито избегающая анализа или типологии. Вследствие этого воздержания от систематизации российских эмоций ключевая историческая ассоциация — 1939 год, канун Второй мировой войны, — как мне представляется, ошибочна.
Дело в том, что путинизм с 1999 года переформатировал российское общество из молодой растущей демократии в дряхлую и обливающуюся слезами жалости к себе проигрывающую автократию.
Если и вспоминать, по ассоциации, Германию первой половины прошлого века, то мы видим отнюдь не бравурный нацизм 1938–1939 гг., а утомленный и эмоционально растерзанный нацизм 1944.
За четверть века правления Владимира Путина РФ прошла тот же путь, что Германия в начале и середине прошлого века прошла от Веймарской республики до конца Второй мировой войны. Только путь этот — не реальный, но эмоциональный и виртуальный. Путинская РФ заново вступила во Вторую мировую войну, но теперь — переодевшись в нацистскую форму.
Полковник Максим Исаев снова стал Максом Отто фон Штирлицем и, как гальванизированный гэдээровский робот, снова пошел на Киев. Сбылось старое пророчество Василия Гроссмана о гитлеризме и сталинизме, которому никто тогда не поверил.
Вот почему сегодняшняя РФ стала страной утомленного, изнуренного национализма, оплакивающая какие-то обрывки своего прошлого, но сама ставшая карикатурой на любой отдельно взятый эпизод истории Российской империи или СССР.
Только вот эта карикатура — ожившая, живая, вооруженная и ненавидящая весь мир вокруг себя.
Все граждане РФ прекрасно знают, что делают их войска в Украине, и все немцы прекрасно знали, что делали эсэсовцы с евреями в Аушвице.
Но у одних для этого находились оправдания, другие хлопали глазами, потому что это делали не они сами, а другие злые люди в форме, третьи убежали кто куда или куда глаза глядят, четвертые пребывают в унынии, отчаянии и прострации, не двигаясь с места.
Все мы, постсоветские, очень разные люди, наши эмоции обесценены самим нашим проживаемым временем. Возможно, больше повезло тем, кто перестал связывать себя с государством, меньше — тем, кто числил себя патриотом и продолжает им себя числить даже после Бучи и Мариуполя.
Потому что ценны для человечества сегодня только отнятые жизни украинцев, навсегда утраченные, жертвы, не искупаемые никакими нашими эмоциями и сожалениями. И уж во всяком случае эти ценности невозможно искупить — ни жалостью к самим себе, ни взаимными обидами.
Прежде чем обижаться на тех, кто обесценивает твои эмоции, сам поставь эти эмоции на весы: стрелка этих весов не шелохнется.
