Когда началась война, мы с коллегами — учителями, художниками, психологами — решили действовать так, как умеем: работать с людьми. Уже в марте мы поехали в один из ПВР-ов (пунктов временного размещения для беженцев) делать детскую программу поддержки и творчества, а также взрослую психологическую группу.
Выезд был непростым: мы не поддерживаем войну, но приезжаем в закрытое учреждение, где есть работники ФСБ в штатском. И большинство переселенцев мы застали смотрящими телевизор и благодарящими Россию за освобождение.
Тогда, в марте, это нас шокировало и для некоторых стало моральной дилеммой. У многих из нашей команды есть родственники и друзья в Украине, которые не понаслышке знают об ужасах, которые происходят там. Беспомощность, злость, горе и стыд чувствовали все неравнодушные люди вокруг меня. Но в итоге мы собирали тех, кто готов работать даже с людьми, у которых противоположное видение войны. В процессе подготовки программы мы консультировались с психологами, имеющими опыт работы в горячих точках, в том числе со специалистом, работавшим в Беслане после трагедии 2004-ого года.
Весной я увидела два ПВР в двух разных регионах России. Это арендованные государством площадки бывших советских детских лагерей или гостиниц в пригородах, которые заселены семьями из Украины, ДНР, ЛНР.
Комната предоставляется на семью, в основном это женщины с детьми или пенсионеры. В холлах корпусов пространство общее: старшие дети делают домашние задания, младшие играют, там же работает телевизор с новостями госканалов и пропагандой.
Люди находятся там не по своей воле. Те, у кого больше сил, связей, ловкости, адаптивности, — едут дальше, а кто-то остаётся и ждет. Ждет окончания войны, возвращения домой, работы, документов. Новостей от родных.
В каждом ПВР есть столовая и трех-четырехразовое питание по ГОСТу, пункт помощи в трудоустройстве и оформлении документов, волонтёры еженедельно привозят гумпомощь. В каждом корпусе или на этаже назначается «старший». На территории ПВР есть охрана, камеры и «люди в штатском».
В целом это огромная коммунальная квартира, в которой совсем мало или вовсе нет личного пространства. Люди из разных городов с разными взглядами делят это пространство, многие — в отчаянии и апатии, у них часто случаются обострения заболеваний. В ПВР происходят конфликты и алкогольные столкновения как внутри семей, так и с соседями. В такой среде постоянно живут дети, к которым мы приехали.
Взрослые, которым мы предлагали присоединиться к психологической группе поддержки, почти не приходили на наши занятия. В основном взрослые беженцы заняты бумагами, бюрократией, поиском вещей в куче гуманитарной помощи, они ищут работу или следят за маленькими детьми. Часто их день сопровождает алкоголь, разговоры в курилке, разборки, бытовуха и телевизор.
Наша моральная дилемма — работать ли с людьми, благодарящими Россию, со временем сошла на нет: ни эти люди, ни их дети, ни мы не выбирали эту войну, но нам всем приходится жить с этими страшными обстоятельствами прямо сейчас. Нам остаётся делать то, что мы можем и умеем. Наша программа была направлена на то, чтобы дать детям, чьи родители переживают сильнейший стресс потери дома и опоры, внимание и контакт с живыми людьми, возможность найти друзей.
Я работала со старшими подростками, слушала их истории о том, как они росли последние 8 лет, об эвакуации из Донбасса и первой любви, отношениях с родителями, одиночестве и расставании. Мы говорили о войне и они делились тем, что видели сами. Им нужен кто-то, кто выслушает, и несмотря ни на что, важно быть таким человеком.
Я могу говорить только за себя и людей, которые меня окружают, — это педагоги и психологи, люди помогающих профессий, те, кто пока может себе позволить помогать, у кого пока нет явной угрозы преследования. Все это шатко и хаотично, но бояться делать свою работу нельзя. Многие уехали из страны, но заниматься социальной сферой издалека невозможно.
Некоторые коллеги воспринимают выезд из страны как побег и просто не могут себе позволить бросить свое дело. Конечно, большинство из них женщины, которым не угрожает мобилизация. В сложившейся ситуации люди, которые не поддерживают войну, чувствуют себя заложниками в собственной стране: неизвестно, когда госаппарат проедется по тебе.
Чтобы продолжать свое дело, люди пересобирают команды, выстраивают новые связи. Мне кажется, очень важно еще и чувствовать связь с теми, кто уехал. Не множить ненависть, по возможности не осуждать. Есть как и те, кто «не может себе позволить» уехать, так и те, кто не может вернуться из-за преследования. Понимание уникальности каждой истории каждого человека, необобщение, — то, что может помочь поддержать друг друга.
Когда Украина победит и режим в России сменится, я надеюсь, люди захотят и смогут вернуться. И тогда многое придется строить заново.
