Вы знаете, как пахнет взорванный дом? Я, разумеется, не был на руинах жилого дома, разрушенного в Днепре российской ракетой, но я был на руинах домов, взорванных в Москве на улице Гурьянова и на Каширском шоссе. Меня поразил запах. То, чего не передают ни сводки новостных агентств, ни телевизионная картинка – запах.
Руины взорванного дома пахнут гарью, дымом, мокрой пылью, мокрым цементом, но сквозь все эти сильные запахи настойчивой нотой непрестанно льется запах мертвых тел. Его ни с чем не перепутаешь, он сладкий. Он как-то прилипает к нёбу, так что ни откашлять его, ни запить водой, ни заглушить сигаретами. Даже в первые часы после взрыва, даже в холодную погоду, когда трупы вроде бы не должны разлагаться быстро, запах мертвых тел на месте взрыва настойчив и неотменим.
Всё это вместе – дым, гарь, мокрая пыль, мокрый цемент, тлен… И сквозь все это нет-нет да и пахнет над разрушенным домом чем-то уютным – кофе, нафталиновыми шариками от моли, детской молочной смесью, духами Chanel №5 (дом небогатый, хозяйка бережно хранила), зубной пастой, оладьями с яблоком… Шевельнут спасатели бетонную плиту, а из-под нее на мгновение – запах оладий с яблоками.
В этот момент сносит голову. Захлестывает острейшее пацифистское чувство. В голове, как аневризма, лопается мысль – «такого не может быть». Хочется побежать в какой-нибудь генштаб, какую-нибудь ставку главнокомандующего или просто к тому военному, который нажимал на гашетку, побежать и крикнуть: «Вы что там, охренели! Вы слышали этот запах гари, трупов, детского молока и оладий!?»
И на мгновение всерьез кажется, что стоит только любому человеку, даже Путину, Шойгу или Суровикину, на секунду вдохнуть этот запах, и никто уже на свете никогда не сможет запустить ни одной ракеты.
Но нет! Минутное наваждение проходит. Мимолетный запах кофе над руинами взорванного дома улетучивается. Остаются гарь и трупный запах.
Остается признать, что люди взрывали дома, взрывают и будут взрывать.
Парадоксальным образом от отчаянного пацифистского чувства, описанного мной выше, свидетелей взрыва защищает экспертный разбор. Надо же установить, что именно произошло. Какая именно ракета и откуда была запущена. Отклонилась ли от курса, перепутав жилой дом с электростанцией. Была ли сбита силами ПВО и обрушилась на дом случайно. Это ведь важно, даже и для Гаагского трибунала или для специального будущего трибунала по Украине – важно ведь фиксировать и документировать военные преступления.
Мэр Днепра заявляет… Минобороны РФ заявляет… Алексей Арестович заявляет… Не запускали бы, так и не прилетела бы… Не сбили бы, так и попала бы в электростанцию, а не в жилой дом… А никто и не сбивал, и взрыв целиком на совести российской стороны… Это ведь важно – выяснить, что именно произошло.
Да, важно. Но меня не оставляет мысль, что мы привыкаем к войне. Взорванный дом, десятки погибших не ужасают нас, а становятся предметом спора экспертов. Мысль «такого не может быть!» сменяется в наших головах мыслью «как именно это произошло?»
А между тем… Знаете ли вы, как звучит разрушенный взрывом дом? Время от времени спасатели, разбирающие завалы, объявляют минуту тишины. Техника глушит моторы, люди замолкают, все стоят и слушают, не донесутся ли из-под руин голоса пострадавших. К концу этой минуты молчания обязательно начинаешь слышать голоса – настоящие или галлюцинаторные.
А потом покидаешь место взрыва, возвращаешься домой и все равно слышишь голоса. Еще несколько дней в любой тишине слышишь голоса, зовущие на помощь.
