События драматические, для многих — трагические, а массовые реакции публики, которые можно зафиксировать методами общенационального опроса — заурядные. В самом деле, когда мы задаем людям вопрос, об их настроении в последние дни, то даже от той четверти населения, которая считает, что «страна движется по неверному пути», чаще всего (48%) получаем ответ, что состояние «нормальное». А среди того абсолютного большинства (63%), которое уверено, что дела идут «в правильном направлении», ответ о «нормальном состоянии» дают более 70%.
Слоистое сознание
Довольно много людей проявляют беспокойство относительно будущего страны и своего собственного, но все равно в обществе преобладают ответы, что смотрят на будущее «спокойно, с уверенностью». Есть множество других ответов, что при опросе люди хотят показать, что ничего особенного не происходит. А если происходит, то оно ими одобряется.
Деятельность Владимира Путина на посту президента РФ в прошлом январе одобряли 69%, что немало, но вот началась «специальная военная операция» — и одобрение выразили уже 83%. Этот показатель опускался до 77% в сентябре (мобилизация!) и снова стал выше 80% к концу года. А поддержку действиям Вооруженных сил России в Украине в марте выражали почти 80%, а в декабре — более 70%.
Но что же это за «спокойное нормальное состояние», если более 80% заявляют, что их «беспокоят текущие события в Украине»? И как понимать слова этих 70% о поддержке действий российских военных, если значительная часть из этих поддерживающих заявляет, что они за «переход к мирным переговорам» (всего за это — половина всех опрошенных)?
Это хотя и не новая, но непростая проблема многослойности массового сознания. Сразу скажем, что наивны и неверны распространенные мнения, будто при опросе респонденты специально лгут интервьюерам. Мол, боятся сказать правду, думают одно, а говорят другое. Не лучше и объяснение, что-де интервьюерам они говорят то, что слышали по телевизору, а меж собой то, что слышали от людей.
В общественном сознании в разных его слоях циркулируют и официоз, и слухи, и то, чему сами люди верят, и то, чему они не верят, но что принимают во внимание. Как правило, эти ценностно-смысловые образования не мешают друг другу, даже если на сторонний взгляд друг другу противоречат. Более того, наличие в одном сознании (даже индивидуальном, а тем более массовом) двух разных ответов на один вопрос помогает субъекту (индивиду или обществу) быть адекватным в двух разных ситуациях. (Например, установка «Мы мирные люди, но наш бронепоезд…»)
Каждый из слоев сознания можно и стоит отдельно и внимательно изучать. Когда на то есть время и средства, мы стараемся это делать. Но в ситуации массового опроса мы — иногда прицельно, иногда по случаю — получаем ответы с этих разных слоев. Далее надо решать, какая из позиций будет определять поведение тех или иных людей в той или иной ситуации.
Социальная лояльность и первичный коллектив
Объявление начала «военной операции», а затем «частичной мобилизации» у одних людей вызвало решение идти добровольцами в армию. У других вызвало решение немедленно покинуть Россию, чтобы не идти в армию. И те и другие — активное меньшинство. Из наличествовавших в их сознании ответов на вопрос, что мне надо делать, один был явно доминирующим, и это определило их поступки и действия.
Из-за рубежа задают вопросы: а почему это было массовое бегство, а не массовые протесты? Вопрос не праздный, но он даже не обсуждался у нас. Иногда поговаривали о том, что власти совсем не хотели, чтобы те, кто ими недовольны, получили в руки оружие, а потому и открыли для них свободный выезд. То есть о варианте вооруженного сопротивления хоть кто-то задумывался из начальства. А вот вариант сопротивления мирного, ненасильственного, но массового как-то остался без внимания. Акты индивидуального протеста были многочисленными. Но, опять-таки, это не массовый протест. Людям, которые толпами стояли у касс и у погранпереходов, кажется, не приходило в голову, что если бы такие же толпы оказались на улицах, это могло бы изменить ситуацию.
К вопросу, что все-таки думают в нашем обществе о коллективных протестах, мы вернемся в конце этих заметок. А пока скажем, какие реакции на ситуацию призыва и мобилизации были самыми массовыми.
Насколько позволяют судить наши исследования, в сознании именно что большинства людей, потенциально или в принципе подлежащих призыву (мобилизации), господствует «нейтральная» установка. Она часто формулируется так: «Вызовут — пойду». (Ее тень — установка «Не вызовут — не пойду»). Эта слабая и безвольная на вид установка на самом деле есть выражение глубоко лежащей лояльности тому социальному целому (этим «они», тем, кто «позовут»), которому себя подчиняет и к которому сейчас себя причисляет человек, (а в других условиях от которого себя отделяет). У этого целого нет определенного имени, в чуждых ему словах его можно обозначить как «общество в его форме государства».
Такая неопределенность мотивации не значит, что из этого призванного будет плохой солдат. Во-первых, ее достаточно, чтобы он подчинялся приказам, и возможно, от него иного и не потребуется. Во-вторых, он попадет, вольется в первичный коллектив — наше отделение, наш экипаж и т. п. Там на коротких социальных дистанциях будут работать гораздо более мощные внутригрупповые силы и мотивации, будет гораздо более определенное представление, кто такие «наши», с которыми человек будет себя отождествлять.
Рассказывают, что в некоторых местах, где надолго или ненадолго скапливаются те, кто уехал из России весной и осенью прошедшего года, они образуют кружки, клубы, собрания. Это тоже первичные коллективы, внутри которых люди находят поддержку за счет самого факта объединения, из самой социальности. Разумеется, разница с фронтовыми коллективами велика — там вокруг свои, но и смерть, здесь вокруг — безопасность, но и чужбина. Однако, и там, и тут это островок-укрытие в социальном пространстве, когда в социальном времени царят неопределенность и чрезвычайность.
Война и мор
А теперь, помня об этих крайностях судьбы для части наших сограждан, нам надо вернуться к большинству, которое живет там, где жило, и живет так, как и жило. Этим людям мы (как и в конце каждого года) задали вопросы о том, какие события (из списка в 8 событий) вероятны в предстоящем году.
По поводу двух событий мнения в целом разделились поровну. Первое — «возможность массовых эпидемий». Ясно, что сказался еще не забытый опыт переживания ковида всем нашим обществом. У молодых людей меньше боязни, у пожилых больше. Интересно, что среди того большинства, которое выражает одобрение деятельности Владимира Путина на посту президента РФ, невеликий, но перевес оптимистических мнений. То есть, когда одобряешь то, как он нами правит, то и болезней меньше боишься. А среди тех, не одобряет, и скептиков насчет эпидемий в два раза больше, чем оптимистов.
Второй вопрос, на который общественное мнение в целом не смогло дать определенного ответа, звучал так: «Возможен ли в 2023 году вооруженный конфликт с США или странами НАТО?» В целях сопоставимости результатов разных лет мы и сегодня сохраняем эту давно созданную формулировку. Хотя понятно, что сегодня она может создавать для респондентов затруднения. Ведь судя по некоторым заявлениям ответственных лиц, Россия уже находится в этом конфликте с февраля 2022 года, и тогда в 2023 году будет всего лишь его продолжение.
Но возможно и другое понимание вопроса: мол, речь о непосредственном военном столкновении, какого пока еще не было. А такой конфликт, как понимают россияне, это, скорее всего, начало Третьей мировой войны, про которую сейчас думают, что это будет конец всему, и России в том числе. Вероятно, именно такое понимание этого вопроса сказалось на результатах: недаром наивысшая доля допускающих вероятность военного столкновения с Америкой и НАТО — среди тех, кто думает, что страна идет по неверному пути. То есть путь уже тем неправилен, что ведет к этому гибельному для страны исходу. О том же говорит и обратный результат: меньше всего опасений такого конфликта среди лиц, причастных к управлению. Они отрицают этот риск. Мол, мы, те, кто правим, такого не допустим.
Главное — коррупция
А что же россияне считают наиболее вероятным событием в начавшемся году? Абсолютное большинство в 57% ожидают видеть «коррупционные скандалы и отставки министров». (Не ждут их 29%).
Коррупционные скандалы минувших лет были двух родов. Один род — это обвинения в коррупции (и аргументы в их подтверждение), предъявленные оппозиционными политиками через каналы интернета крупным фигурам из правящих кругов. При всем масштабе обвинений и широте огласки такие скандалы к отставкам не приводили. «Своих не бросаем», по крайней мере публично. Если отставки или привлечение к ответственности считать целью таких разоблачений, то эта цель не достигалась никогда.
Но возможно, цель состояла в дискредитации власти? Наши исследования показывают, что и эта цель, строго говоря, не достигалась. Респонденты на фокус-группах и в интервью говорили о тех, на чьи нечестно нажитые богатства указывали разоблачители: «Да кто ж не знал, что они все там воруют?!»
Редкий случай, когда оппозиция и официоз били в одну мишень! Но факт таков, что разоблачения крупных коррупционеров в элитных кругах делались также и со стороны властных органов и институций. Здесь уже отставки, а то и сроки были обязательным результатом. Настолько обязательным, что не само пресечение коррупции, а отставка или посадка кажутся людям целью официальных разоблачений в СМИ. «Но все равно воровали и будут воровать», — говорят на это люди.
В общем, в ответах про разоблачения и отставки смешались и злорадство, и стыд, и радость по поводу очищения от скверны, и чувство безнадежности. В реакциях разных групп и категорий населения несколько различается лишь соотношение долей ответов. В нашей выборке нет министров, но начальники помельче есть. Среди них 40% не верят в такую перспективу, но 54% уверены — отставкам и скандалам быть!
Страшное — кризис
Еще одно событие, которое большинство опрошенных (51% против 39%) считает вероятным в 2023 году — «экономический кризис». Вообще вопрос вызвал разные реакции. Ожидания кризиса оказались более высоки у более образованных, чем у менее образованных. Здесь понятна логика объяснения: образование и возраст в нашем социуме связаны обратными отношениями, и у молодых оказывается больше опасений, чем у пожилых. В то же время, они более высоки у бедных, чем у богатых. Здесь объяснение иное: это опасения бедных молодых семей. Именно они, как мы (и не только мы) не раз отмечали, находятся сейчас в зоне наибольшего риска. Они, а не пенсионеры, как это принято считать.
В отличие от пенсии, гарантированной государством, их доход — никем не гарантированные заработки, зачастую — заработки одного кормильца, которые при малом стаже не высоки. А расходы таких семей, с учетом наличия малых детей, высоки и несокращаемы.
Прочие опасности
Теперь о событиях, которых скорее не ждут, чем ждут. Таковы «крупные технические катастрофы». Их в целом опасаются в полтора раза меньше людей, чем не опасаются. Но граждане, критически настроенные по отношению к нашим властям и проводимому ими курсу, считают, что при таком управлении страной катастрофы в 2023 году скорее будут, чем не будут. Стоит отметить, что и вполне лояльные руководству люди, которые сами руководят учреждениями и производствами, выражают такие опасения чаще всех прочих социальных категорий. Видать, они больше осведомлены о состоянии дел по этой части.
Вдвое меньше людей, боящихся «межнациональных столкновений» в этом году, чем не боящихся. Эти явления ожидают отмеченные выше критически настроенных граждане, но лояльная публика, особенно пожилая, подобных страхов в большинстве своем не имеет.
Ни протестов, ни переворота
На очереди вопрос, о котором шла речь в начале этих заметок: «массовые волнения, протесты». Не удивляет, что о них пророчествуют те, кто критически настроены по отношению к власти и ее курсу. Среди лояльного населения отрицающие вероятность протестов встречаются в два раза чаще, чем допускающие такие события. Спокойны и руководящие работники и те, кем они руководят. Спокойны люди пожилые и люди среднего возраста. В целом относительно вероятности протестов получено ответов «нет» в 1,7 раза больше, чем ответов «возможны».
Контрастно выглядят настроения молодых людей, а особенно — учащейся молодежи. Среди последних доля ожидающих протесты в полтора раза выше, чем отрицающих этот вариант. Для подтверждения и истолкования этих результатов нужны были бы дополнительные исследования. В предварительном порядке можно сделать предположение, что эти воображаемые (ожидаемые) протесты — те самые, отсутствию которых удивлялись, а то и возмущались некоторые внешние наблюдатели.
Их голоса звучали из разных мест. Но никогда — из Беларуси. Там-то знают, как такой режим на нарочитое ненасилие отвечает нарочитым насилием, знают, во что обходятся народу эти попытки мирного протеста. Там поняли, что этот путь искомого результата не дает.
Заключает этот парад прогнозов ответ, какое событие наименее вероятно — по мнению жителей РФ — в текущем 2023 году. В целом доля находящих его вероятным меньше одной шестой, а отказывающих ему в вероятности — почти три четверти взрослого населения. Это единственное событие из обсуждаемых восьми, по поводу которого и среди оппонентов власти, и среди ее сторонников большинство говорят: нет, такое невозможно.
Это событие — государственный переворот. Говорят, что он в России невозможен в 2023 году.
Что ж, на нет и суда нет.
