Результат — власти Нагорного Карабаха допустят их к своим месторождениям меди и золота. Там, объясняют азербайджанцы, работы ведутся с экологическими нарушениями. По экологическим причинам жители Арцаха оказались полностью изолированы от мира.
Из-за золота и меди продуктов в республике, населенной армянами, почти не осталось. Ситуация настолько тяжелая, что правительство Арцаха обсуждает, не ввести ли уже продуктовые карточки. Из-за блокады домой в Арцах с 11 декабря не могут вернуться 270 детей. 9 января их решили распределить по школам Армении: надежды, что под давлением международного — ну, какого-нибудь гуманистического — общества азербайджанские экологи позволят детям попасть домой, не осталось.
Я из России, недавно живу в Ереване, у меня здесь контракт по развитию социально-культурных проектов. Я много езжу по стране и знакомлюсь с людьми. За день до блокады я познакомилась с коллегами из Степанакерта, столицы Нагорного Карабаха — Арцаха. На Рождество взяла себя в руки и написала им. Из новостей я знаю, что на Новый год полки в магазинах уже были пусты и что Арцах живет своими запасами, но их осталось немного. Очень стыдно, отвалившись от по-кавказски богатого новогоднего стола, поздравлять их с праздником и писать банальное: «Как вы?» или «Держитесь — мы с вами». Потому что никого с ними нет. Арцах остался сам с собой, все 120 тысяч жителей.
И я написала: «Расскажите, как вы?» И мне ответили, как.
В магазинах давно нет продуктов, дома запасы есть, но нет фруктов и овощей. Главное, пишут мне, — преодолеть все эти трудности с достоинством, не терять человеческого облика. Но боимся, пишут мне, что после праздничной эйфории начнутся голодные игры. (И ставят смайлик.) Уже бывали случаи, что устраивали драки из-за капусты или яиц. (И два обратных смайлика.) Но все-таки больше положительного: люди делятся последним, чувствуется единство народа и даже власти. Готовы терпеть, лишь бы знать, ради чего. (И опять — обратный смайлик.) Но никаких хороших прогнозов нет.
На следующий после Рождества день я говорила в Ереване с воспитательницей Анаидой. Она и 14 детей от десяти до пятнадцати лет — из музыкальных школ Арцаха. 11 декабря они приехали на детское «Евровидение», Армения принимала у себя это песенное состязание. Болели за Наре Казарян, армянскую девочку, и она заняла второе место.
Они уже были в машине, собрались домой, но тут пришли новости, что дорога перекрыта. Все это время они живут в гостинице. Такие вот праздники. Такие каникулы
На Новый год было особенно тяжело, говорит Анаида. Дети держатся, но в Новый год уходили по одному поплакать. Мы стараемся их отвлекать. Мы водим их в оперу, музеи, театры. Мы поем. Нам передают деньги, у нас даже был праздничный стол, но все равно же это не как дома, говорит Анаида.
У нее свои маленькие дети дома, в Арцахе. Она рассказывает все это мне и сама себя перебивает: «Как такое может быть в XXI веке? В мире прилавки ломятся от еды, и вся планета смотрит, как мы голодаем? И все молчат? Вы понимаете, у наших детей, с которыми я в Ереване, в семьях, в Арцахе есть маленькие братья и сестры на искусственном питании. У них сейчас не будет еды. Никакой. И памперсов тоже не будет. Но главное — не будет еды!»
После каникул Анаида распределила своих по школам с музыкальным уклоном. Они талантливые дети. Поездку организовали для лучших. Переживает: может, это неправильно, может, не надо было на музыку? Но как одной воспитательнице решить правильно за 14 подростков?
Анаида спрашивает меня: не может же такого быть, что всем все равно? И опять удивляется: это же XXI век? И такое происходит безнаказанно в XXI веке? Весь мир спокойно не следит за голодом в Арцахе, говорит Анаида.
Мне кажется, что более бессмысленной работы, чем моя, здесь и сейчас в Армении трудно себе представить. В основе моих проектов лежат человеческие, гуманистические ценности, мои проекты строятся на соучастии, на эмпатии, на взаимном уважении. Но мне приходится следить за тем, как цивилизованному миру абсолютно все равно, что происходит с людьми в Нагорном Карабахе. Мне физически больно.
Я много езжу по стране, эти строки пишу в Дилижане, в кафе. За пианино сел официант, молодой музыкант. Он играет, а я плачу.
