Я помню их, этих женщин, с остановившимся взглядом и с фотографией пропавшего сына, приколотой к груди булавкой. Или фотография просто висела на шее на тесемочке.
Я помню их на чеченской войне. Они были необоримы. Они проходили сквозь фронт, как нож проходит сквозь масло. Их не останавливали на блокпостах. Поначалу пытались останавливать, но они не реагировали ни на окрики, ни на лязг автоматных затворов.
– Стой, стрелять буду!
– Да пошел ты!
Они бродили в поисках пропавших детей по Чечне, по Краснодарскому и Ставропольскому краям, по Фрунзенской набережной в Москве, по Дворцовой площади в Петербурге. Бродили как призраки– и никто их не мог остановить.
Они кричали на министра обороны.
Они ругали матом президента, иногда и в лицо.
Генерал Шаманов отчитывался перед ними лично. И Шамиль Басаев лично отчитывался. И пули их не брали. И если они находили сыновей живыми или мертвыми, то не было ни в той, ни в другой армии ни одного командира, который посмел бы запретить солдатской матери забрать сына.
А теперь женщины из «Совета матерей и жен» стоят покорно двое суток под дверьми штаба Западного военного округа в Петербурге, чтобы встретиться с кем? С начальником отдела по работе с общественностью! И чего же требуют? «Создать органы общественного контроля, которые будут фиксировать нарушения, проверять, как готовят мобилизованных и следить, насколько качественно их готовят».
Это солдатские-то матери?!
В чеченскую войну солдатские матери буквально воровали своих детей из воинских частей, уничтожали их документы и прятали годами, а теперь хотят всего лишь убедиться, что у детей качественные бронежилеты и хороший сухпаек? Что с ними?!
Нерешительности и лояльности нынешних солдатских матерей по отношению к военным и политическим властям я удивлялся до тех пор, пока не полез в архив Новой газеты и не нашел статью Анны Политковской «Матери-воровки» от 04.10.99. И оказалось, что мои представления о солдатских матерях – это аберрация памяти.
Политковская в этой статье как раз и описывает их путь от покорности к отчаянности.
Все то же самое было! Сначала ходили застенчиво по военному начальству, писали обращения, говорили, что, дескать, не против, чтобы сын служил, просто хотят убедиться, что служба организована в соответствии с законом. Униженно просили, мямлили, умоляли поверить, что нисколько не выступают против политики государства, а просто хотят узнать, как там служится сыночку и вообще, где он…
И только потом, совершенно потеряв надежду, принялись бродить по Чечне необоримыми призраками, устраивать ночные пиратские набеги на воинские части и буквально воровать под покровом ночи у войны назначенных смерти солдат.
Я помню их в конце войны. Я помню их в ростовской спецлаборатории, где фрагменты погибших солдат опознавали по анализу ДНК, по полурасплавленному обручальному кольцу, по обгорелой татуировке. Я помню их тогда, когда они совершенно точно поняли, что их цель – не обеспечить сыну нормальные условия воинской службы на войне, а хоть минуту подержать в руках, хоть последний раз поцеловать, хоть похоронить по-христиански хоть маленький кусочек сына.
Я помню их такими. Никакой надежды! Чистое отчаяние! И проистекающая из него необоримая сила. Вот так солдатские матери становятся тем, чем были в конце чеченской войны.
И теперь, на украинской войне, к сожалению, к ужасу моему – им предстоит такими стать.
