Тогда я, нормальный и довольно занятой человек, ни с того ни с сего уселась писать письмо в никуда. Глупость, несомненно, но я ее сделала: меня ударило в давнее больное место. У меня не было планов делиться письмом ни с кем, я его не послала и даже не поместила его на свою страницу в фейсбуке, где его могли бы прочесть многие потенциальные адресаты.
Во-первых, потому что постепенно к визовому вопросу подключились сами европейские страны, и он приобрел совершенно другое измерение.
Во-вторых, потому что дискуссия пошла очень резко, и я была уверена, что меня не поймут. В какой-то момент вся читающая публика разделилась на две части: российские граждане протестовали против визовых ограничений, приводя все новые и новые аргументы и исторические прецеденты ужасных последствий отказа в визе, вроде самоубийства Вальтера Беньямина (в 1940 году испанские пограничники не пропустили немецкого философа еврейского происхождения без визы, а он спасался от нацистов), а их оппоненты, в основном за пределами России, настаивали на законности этой меры.
И в чем только первые ни обвиняли вторых!
Я была уверена, что просто попаду в эту категорию «обвиняемых», которым легко говорить из «безопасного Тель-Авива», и что никто вообще не поймет: ни о чем я беспокоюсь, ни моего подхода к российско-украинским отношениям. Да, я хотела предложить — или просила и до сих пор прошу — посмотреть на вещи определенным образом.
Нужно, наверное, специально подчеркнуть, что письмо было написано совсем не про то, продуктивно или непродуктивно, морально или аморально затруднять россиянам въезд в Европу. В этом прекрасно разбираются другие люди. Я же пыталась объяснить, глядя на ситуацию изнутри своего болезненного опыта, как получилось, что Владимир Зеленский открыл эту тему и как на это реагировать.
Спойлер: все было неправильно. Возможно, из-за обычного для нас логоцентризма в коммуникации, то есть привычки к тому, чтобы всегда оставаться в вербальном слое и вдумываться только в него. Возможно, из-за чего-то другого. Но я не исключаю, что, в том числе и из-за бурной общей реакции на предложение украинского президента в свободных русскоязычных СМИ и сетях (которая, замечу, в чем-то совпала с официальной), события развернулись так, как они развернулись. Апеллируя и далее к своему опыту, хочу оговориться: точных аналогий не бывает, и я их не провожу. Каждая война имеет свои особенности, но есть и общие моменты, и поэтому то, что я пишу, может пригодиться.
Вот оно все-таки, это письмо
Дорогие россияне, я хочу поделиться с вами своим личным опытом мирного человека, живущего в государстве, ведущем войну. Уверяю вас, хотим мы или не хотим, не только армии, но и мирные люди тоже живут на войне, если она идет. Не рядом с ней и не просто переживая по поводу нее, а на войне. Армии находятся лишь на острие этого конфликта и символически выражают отношения двух народов.
В отличие от вас, продолжающих жить в полной безопасности или переехавших в безопасное место и пока что страдающих только от шока, отвращения и неудобства, мы, совершенно мирные израильтяне, каковы бы ни были наши политические убеждения, во время войны подчас испытываем действительную боль, настоящие военные опасности — кто какие. Я, например, живу в Иерусалиме, и у нас это были террористические акты, которые в 1990-х годах корежили автобусы, а мы в них ездили с нашими мужественными детьми; взрывы кафе на нашей улице; нападения с ножом и всякое другое. Моя семья пострадала в одном из таких происшествий.
Странно, но только получив удар и ощутив боль, ты перестаешь понимать войну как абстракцию. Люди, наносящие по тебе удар, обретают плоть, становятся для тебя живыми.
Это не стокгольмский синдром, и я пишу не о том, правы эти люди или не правы, борцы они или фанатики. Это другое. Просто, рассуждая о политике на Ближнем Востоке, я всегда вижу людей на другой стороне. Я понимаю их чувства, о которых мне более чем внятно сообщил взрыв, устроенный смертником напротив моего дома. Моя дочь после этого выросла, стала художницей и сделала свой первый большой проект именно про этого человека, смертника, пытаясь, наверное, выразить примерно то, что я сейчас говорю вам.
Вам, конечно, известно, что ХАМАС (в то время еще не армия, а организация) не повлиял на меня, на нее и на большинство израильтян так, как ему хотелось бы, в большой степени из-за его варварских методов. Ну что ж, противостояние перешло новый уровень.
Теперь что я хотела сказать о вас, мирных русских людях, моих братьях, на вашей (или, как вы считаете, не вашей, но поверьте, это не важно) войне. За прошедшие дни я услышала много по-разному аргументированных суждений российских граждан о предложении президента Украины прекратить на год выдачу им туристических виз. И мне стало страшно за вас. Писали и говорили о чем угодно: о судьбе евреев во Второй мировой войне, о том, что лучше было бы прекратить продолжающийся транзит газа, о неотъемлемом праве человека на передвижение. В особенности абсурдной и даже смешной вам казалась фраза Зеленского, что лишенные виз российские граждане обратятся против Путина.
Но ваша проблема в том, что ни одна из ваших реакций не включила в уравнение положение мирных граждан Украины. И не спрашивайте, «чем это им поможет, если мы не будем ездить в Европу?». Это о другом. Не о прямой целесообразности, а о взаимоотношениях двух народов. Значит, украинцы до вас не достучались. Да, вначале опрокидывание дорогих вам памятников и изымание из оборота важных для вас текстов, теперь вот покушение на ваше право путешествовать — все это было обращением к вам. Это была отнюдь не террористическая, заметьте, а очень цивилизованная и по-европейски сформулированная атака на мирное население. Но вы решительно подтвердили, что игнорируете вложенную в эту атаку боль, не считаете себя частью проблемы и ответственными хотя бы настолько, чтобы поступиться некоторой частью привычного мира. А значит, не исключено, что к вам будут стучаться другим, более страшным способом. Это не измышления, а антропология войны, уж поверьте. Я вас очень люблю и не хочу ничего такого.
То, что вы не принимаете на себя никакой ответственности за действия вашего, ненавистного вам, правительства и, напротив, постоянно и решительно протестуете в прессе и соцсетях против навязывания вам вины и ответственности, не делает вас непричастными к войне — вы на войне по факту, хоть и оказались там не по своей воле. Но отрицание этого факта отнимает у вас осознание своей ситуации. Настаивание на своей непричастности этой ситуации абсорбирует вашу субъектность в происходящем, делает вас пассивным объектом властвующих над вами сил. Это, собственно, то, что — другими словами — вам сказал президент Украины.
***
И послесловие к письму: мне могут возразить, что мера, предложенная Зеленским, бьет по тем, кто и так солидарен с Украиной. Мы расходимся в том, как понимать солидарность. Предполагаю, что она состоит в том, чтобы признать чувства того, с кем ты ведешь диалог, а не категорически возражать против них, даже если ты с ним в чем-то не согласен по факту. Иначе разговор продолжится на более высоких и опасных тонах. Требование же забрать претензию обратно (на тех или иных рациональных основаниях, можно обсудить потом) противоречит солидарности: есть ситуации, когда вместо «я не виноват, а вы обалдели» нужно сказать «прости, я готов нести ту ответственность, которую ты считаешь соразмерной этой твоей боли». Это было бы проявлением солидарности и строительством отношений с той стороной. Дискурс «визовые ограничения контрпродуктивны» или «европейцы сами хороши», с моей точки зрения, сыграл плохую роль в отношениях «прекрасной России будущего» с Украиной, увеличив, а не уменьшив расстояние между ними. Возможно, это увеличение дистанции повлияло на позицию по визовому вопросу других, колебавшихся стран.
