Сегодняшняя реальность воплотила эти слова Александра Блока из речи «О назначении поэта» с кошмарно прямолинейной иллюстративностью. Вот захваченный агрессором город Херсон (в самом очевидном смысле ставший местом «мучителей и мучеников»), а вот над ним витает «легкое имя: Пушкин»: войдя в город, россияне установили билборды с портретом поэта в стиле «конфетная коробка» и текстом, сообщающим, что Пушкин здесь бывал, а его дед Иван Абрамович Ганнибал этот город вообще отстраивал.
Текст этот, разумеется, лукавство (поэт заезжал в Херсон во время ссылки, а генерал-аншеф был командиром херсонской крепости), но заниматься уточнениями скучно и не нужно. Важно совсем другое. Изображения Пушкина устанавливаются российскими захватчиками именно как знаки освоения территории. Это очевидно настолько, что в Украине за российскими военными закрепилась кличка «пушкинисты». Именно в свете этого, кстати, стоит рассматривать демонтаж памятника Пушкину в Чернигове, по поводу которого страшно расстраивались даже те жители России, которые считают эту войну преступлением: мол, Пушкина-то за что?
Пушкина-то за что? Ответ на этот вопрос ищут и находят. За стихотворение «Клеветникам России», написанное в честь жестокого подавления в 1831 г. русской армией Польского восстания и предлагающее Западу «не соваться» в «наши» дела, почти как сегодня делают представители отечественной власти. За поэму «Полтава», где, если выражаться современным языком, Украине отказывается в самоопределении.
Ответы находят, но это глупые ответы.
Я тут недавно перечитала повесть Чехова «Дуэль». Ее герой — безвольный и постоянно сам себе лгущий интеллигент Лаевский — в своих некрасивых поступках винит литературу. «Не он виноват <…>, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека!»
Разговор о вине Пушкина, Толстого, Достоевского, Бродского или Ахматовой и так далее и тому подобное — ровно такая же попытка переложить вину с себя на чужого (или своего) дядю (или тетю). И нет, речь не о том, что произведения этих авторов нельзя рассматривать с точки зрения современной морали. Некоторых моих друзей, например, так клинит от мизогинии позднего Толстого, что они просто не могут его читать, а других лично задевает колонизаторский пафос Лермонтова. Все эти реакции заслуживают серьезной рефлексии. И это не значит, что взгляды и жизненные проекты творцов нельзя обсуждать, а следует всегда оставаться в поле «чистой культуры» (хотя обсуждение их вне исторического контекста — дело довольно гиблое). Это всего лишь значит необходимость осознания простейшего факта: посредники между этими великими текстами и современной реальностью — мы сами. Мы выбираем, чем вдохновляться, что брать на вооружение, от чего отталкиваться.
Идиотское выражение «А посуду кто будет мыть? Пушкин, что ли?» сегодня приобрело невероятную актуальность. Потому что очень хотелось бы, чтоб это был Пушкин, с которого по случаю его смерти и величия взятки гладки. Ведь и вправду: искать колониальность в Пушкине куда приятнее, чем искать ее в себе.
Но не Пушкин ставит билборды своего имени в оккупированном Херсоне. Их ставят люди, к которым мы — хотим мы этого или нет — имеем гораздо больше отношения, чем к Пушкину.
Так что главное и единственно важное — не в том, как виноват Пушкин и прочие фигуранты школьной программы, а как получилось, что мы позволили их так употребить.
Русская литература (отбросим уже этот бессмысленный эпитет «великая») всегда была для нас чем-то вроде оправдания. Отсутствие свобод, убийство, насилие, поставленное на конвейер, бедность — но зато у нас есть Тостоевский, Цветахматова и т. д. В общем, у нас Мандельштама замучили до смерти, но зато у нас есть Мандельштам.
Это «зато», всегда с нами существовавшее, хоть и не всегда артикулированное, — вещь опасная. Ослепляющая и оглупляющая. Людям, впитавшим, именно впитавшим с молоком матери, эту самую «великую» литературу, выходит, позволено больше, чем другим: например, совсем ее не понимать. Или ее извращать.
Потому что русская литература эта — она (нас так учили в школе и так оно и есть) про ценность жизни, про неминуемую душевную расплату за убийство. Она — если говорить вот этим самым банальным, то есть самым ясным языком — против войны. Попытки подпереть ею агрессию и призывы к убийствам — это обман и прямое неуважение к ней и к тем, кто ее создал. Они писали разные книги, прожили разные жизни, метались от убеждения к убеждению и страдали от этого и за это. А теперь из них выковыривают лозунги и приписывают надуманный бред, чтоб покрасивее обставить беспардонность и насилие. Троллинг нигилиста Базарова, поддевающего своего романтического друга Аркадия, сегодня стал полноценным руководством к действию.
«— Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
— Пушкин никогда не был военным!
— Помилуй, у него на каждой странице: на бой, на бой! за честь России!
— Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета наконец.
— Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того».
Про клевету это, кстати, важно. Мария Степанова в замечательной книжке «Памяти памяти» описывает мертвых как самое большое бесправное меньшИнство. Так оно и есть. Мертвые ответить не могут: они сданы на нашу милость, и мы распоряжаемся ими и защищаем их. Должны защищать.
У русского образованного класса, к которому я принадлежу, было не так-то много задач.
Одна из них — не дать сделать Пушкина символом насилия.
Мы и с этим не справились.
