То, что сейчас происходит с Россией и Украиной, уже случалось в истории прежде. Все эти зверства, свидетелями которых мы сейчас стали, на самом деле являются лишь продолжением того, что уже происходило в Восточной Европе — и это было еще хуже, чем мы недавно видели в Буче и других городах Украины. И сейчас я говорю прежде всего о том, что происходило на Волыни, что украинцы сделали по отношению к полякам, а поляки — по отношению к украинцам. О конкретных цифрах до сих пор ведутся споры, никто их не знает и никогда точно не узнает, но в целом речь идет о 80–100 тысячах поляков, убитых украинцами, и о 10–40 тысячах украинцах, убитых поляками.
Конечно, этим событиям предшествовал польский колониализм по отношению к украинцам, белорусам, литовцам, польский антисемитизм по отношению к евреям. И все это было на руку, с одной стороны, России и, с другой стороны, Германии. Им не нужно было прикладывать много усилий: мы сами сделали достаточно, чтобы помочь приблизить фиаско польской и украинской независимости. Это было явление, которое еще Зигмунд Фрейд назвал «нарциссизмом малых различий». С точки зрения сегодняшнего дня это выглядит как самая большая глупость, которую только можно было сделать. Но мы это сделали.
Еще 70–100 лет назад было абсолютно немыслимо, что мы когда-то станем друзьями Украины, союзниками литовцев, сторонниками белорусов. Польша, которая прежде была самой национально однородной страной в Европе (как «Япония Европы»), сейчас всего за несколько недель стала четвертой в мире — и первой в Европе — по количеству принятых беженцев из Украины. Всего за несколько недель мы стали страной с десятипроцентным меньшинством.
Наш опыт преодоления проблемы империализма может быть важным и полезным именно сейчас. Особенно с учетом того, что польская эмиграция сыграла в нем очень важную роль. Российской эмиграции тоже неизбежно придется иметь дело с нынешней ситуацией.
После Второй мировой войны границы Польши были сдвинуты. Страна потеряла Вильнюс и Львов, что стало для нее большим шоком. Это вызвало большой отток из Польши, уехали примерно 300–400 тысяч человек, в основном в Лондон, меньшая часть — в Париж. Уехала значительная часть польской интеллигенции, появилось польское правительство в изгнании, что-то вроде кабинета Тихановской сегодня.
Но ровно в это же время рождалась новая польская идентичность. Отсутствие связи с «польской землей» никак не мешало эмигрантам. В конце концов, крупнейшие польские авторы главных национальных произведений даже никогда не жили на территории сегодняшней Польши. Адам Мицкевич никогда не был в Варшаве, Кракове, Познани — ни в одном городе, который я сегодня мог бы отнести к числу главных. Это относится и к Юлиушу Словацкому, Зигмунту Красинскому.
Мейнстрим польской общественной мысли в Лондоне оставался при этом очень империалистическим, люди все время говорили о потерянных Львове и Вильнюсе и, конечно, обо всех других городах, о которых вы сейчас слышите из Западной Украины и Западной Беларуси. Но в Париж приехал один человек, который задумал нечто, за что его сочли маргиналом и даже чуть-чуть сумасшедшим, — изменить страну с очень империалистическими тенденциями, страну, которая все еще рассчитывала простираться от Балтийского моря до Черного моря. Его звали Ежи Гедройц. И вокруг него собралась группа людей, которая полностью изменила польскую идентичность.
Процесс изменений начался у Гедройца и интеллектуалов вокруг него с очень простой истины: мы принимаем нынешние границы, мы признаем равенство между поляками и украинцами, поляками и белорусами, потому что мир между нами — это непременное условие независимости Польши.
Так был сформулирован пункт номер один польской зарубежной доктрины: не будет независимой Польши без независимой Украины, Белоруссии и Литвы. Кто говорит о Львове и Вильнюсе, тот не польский патриот, он враг Польши; это кто-то, кто хотел бы помочь России или Германии стереть Польшу с карты мира.
Подобный подход был, мягко говоря, очень спорным для поляков на протяжении веков. И для некоторых поляков до сих пор является таковым. Буду откровенен: если бы вы разбудили меня в три часа ночи и сказали, что бомбят Львов, меня бы это задело немного сильнее, чем если бы мне сообщили о бомбежке Одессы. Я осознаю это и работаю с этим. Я поляк, я не кристально чист, я вырос в определенной культуре. И даже если я не преступник, даже если я никого не убивал, один лишь факт, что я являюсь частью польской культуры, уже делает меня ответственным за то, что происходило с евреями. Я не из того поколения, я ничего не сделал евреям, но я бенефициар польской культуры, я вырос в ней.
Не нужно думать, что поляки так сильно любят украинцев; поляки — это поляки, а не ангелы. Польша еще недавно была самой антибеженской страной. Чуть севернее на польской границе до сих пор продолжают умирать люди, в том числе дети — только потому, что они прибыли из Сирии или Ирака. К чему приведет украинская миграция — покажет время, но уже сейчас мы знаем, что здесь заложена потенциальная угроза: в Польше и Румынии, которая также приняла огромное количество беженцев, количество квадратных метров жилья на душу населения самое низкое в Европе.
В политическом плане тем не менее мы сделали домашнюю работу, которую я считаю опережающей Россию. В России она тоже может быть сделана (или, по крайней мере, начата) преимущественно эмиграцией. Для этого есть самые лучшие учителя, выходцы из диссидентского движения.
Первый шаг к изменению России и, вероятно, главный шаг к изменению России — это преодоление экспансионизма и империализма.
Процесс изменений не может быть простым. Посмотрите на диссидентов, на лучших людей, лауреатов Нобелевской премии, например, на Томаса Манна. Во время Первой мировой войны он был немецким империалистом, причем не только патриотом и пропагандистом, но и человеком, который утверждал: либеральная демократия Запада должна умереть, она не подходит немецкой нации. Всего за два года до того, как он написал «Волшебную гору», тот же самый человек. Он смог стать тем Томасом Манном, которого мы знаем, только потому, что он пересек границу так называемого Sonderweg, «немецкого особого пути».
Почему Путин и [Орбан|Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан] такие хорошие друзья? Любимый анекдот Орбана: Венгрия — единственная страна в Европе, которая соседствует сама с собой. Потому что венгры живут и в сербской Воеводине, и в Словакии, и в румынской Трансильвании, и в украинском Закарпатье; этот империализм в Венгрии никогда не умирал. Качиньский тоже популист, как и Орбан. Но их пути разошлись — по одной причине: Польша как-то смогла преодолеть империализм, а в Венгрии до 60% избирателей до сих пор голосуют за фашистские или квазифашистские силы.
Конечно, мы не должны переставать верить в Венгрию. Мы должны оставаться друзьями Венгрии. И мы должны верить в Россию. Пока есть сто честных русских, я никогда не перестану верить в русскую культуру, русский народ, русский язык.
Будущее России убивает экспансионизм. И в истории моей страны его остановила эмиграция.
Материал впервые опубликован на сайте Sapere Aude.
