Запад сделал все, чтобы предотвратить эту войну. Все понимали, что Путин выходит за рамки нормального логического принятия решений, и что речь идет не о Югославии 1990-х, а об атомной энергетике. Поэтому американская разведка пошла на беспрецедентные меры: решила лишить Путина элемента внезапности, поскольку на ней были основаны все прежние военные решения, будь то Грузия или Крым. И США начали рассекречивать разведывательную информацию: в какой день начнется вторжение, с какой стороны, и так далее. Идея заключалась в том, что если обнародовать эти планы, то Путин может принять решение их не воплощать.
Кроме того, они анонсировали серьезные санкции. Я согласен с тем, что вводить санкции было необходимо, но рассчитывать на то, что Путин будет руководствоваться финансовыми интересами своего окружения, было недальновидно.
Нужно было очень низкооплачиваемым профессором, чтобы поверить, что кто-то, кто в течение двадцати лет был президентом ядерной державы, собирается принимать решения, основываясь на состоянии своего банковского счета. Нет; он разговаривает с Богом. Неверно было и воспринимать российское общество как классическое общество потребления, которое быстро отреагирует на изменение уровня жизни.
Честно говоря, санкции в краткосрочной перспективе почти нигде не сработали — посмотрите на иранцев. С одной стороны, режимы становятся более репрессивными, с другой — приспосабливаются. Да и Россия не так изолирована, как это могло бы быть. Я уже шутил, что если посмотреть, сколько стран пригласил президент Байден на саммит демократии, и вычеркнуть тех, кто не присоединился к санкциям против России, то список сократится вдвое.
Российское руководство, в свою очередь, допустило две драматические ошибки. Во-первых, это то, что российский президент искренне считает русских и украинцев одним народом. Проблема Путина, на мой взгляд, во многом заключается в том, что 1980-е он провел не в Советском Союзе. Сидит какой-то разведчик где-то в Германии — он видит, что происходит, но не понимает, почему. И распад Советского Союза для него — это самая большая загадка. Конспирологическое мышление очень сильно, когда ты вне страны.
Он ожидал, что во всей Украине можно сделать то же самое, что и в Крыму, но в большем масштабе: если устранить прозападную элиту, то люди соберутся встречать российскую армию как освободителей. Это оказалось совсем не так, и, я думаю, он сильно сбит с толку из-за этого.
Во-вторых, он никогда не верил, что европейцы смогут наложить санкции на российский Центробанк. С точки зрения российских властей это трагедия, потому что пока западные правительства вкладывались в борьбу с ковидом, они готовились к войне, увеличивая свои валютные резервы. Проблема в том, что 55% этих денег были вложены в доллары, евро и швейцарские франки, и после введения санкций оказались полностью заморожены. Путин просчитался и в том, как поведут себя украинцы, и в том, как далеко может зайти Запад.
Конечно, нельзя сказать, что Запад абсолютно невиновен. Сейчас много говорят о независимости, суверенитете и так далее. Но когда Горбачев пытался интегрировать Советский Союз в европейский миропорядок, считая, что это единственный способ сохранить СССР как государство, Запад не был против. Страх, что Советский Союз может распасться по образцу Югославии, где четыре страны имели ядерное оружие, Беларусь, Казахстан, Украина и Россия, был очень силен. И прежде всего за сохранение СССР выступал президент США Джордж Буш-старший: в сентябре 1991 года он приехал в Киев и попросил, чтобы местные власти не добивались независимости.
Но если лидеры могут договориться о чем угодно, то они не могут запретить людям делать то, что они хотят.
Обещание, что постсоветское пространство (за исключением балтийских республик) будет считаться сферой особых российских интересов, было, но никто никогда не думал, что с западной стороны необходимы какие-то письменные гарантии о нерасширении НАТО. Это было важно в том числе после 1999 года, когда после бомбардировок Белграда 37% населения России изменили свое отношение к Соединенным Штатам с положительного на отрицательное. Я считаю, что решение Джорджа Буша-младшего в 2008 году поддержать стремление Украины и Грузии вступить в НАТО было неправильным — хотя бы потому, что большинство украинцев на тот момент не поддерживали вступление в НАТО. Это была идея Ющенко, который беспокоился о собственном политическом наследии.
Вопрос в том, что если бы НАТО не расширялось, было бы лучше? Это очень противоречивый момент. Один мой польский коллега сказал мне, что если бы не расширение НАТО, то сейчас в Вене можно было бы встретить польских беженцев. Я думаю, что в этом есть правда. В России произошло определенное развитие внутриполитического режима. Это не было предопределено решениями НАТО. Я не верю, что если бы не было расширения НАТО, все было бы совершенно по-другому. Российские лидеры никогда не чувствуют себя в безопасности, если их войск нет по обе стороны границы.
Я очень боюсь, что Украина выйдет из этой войны как Корея, разделенной страной, в которой произошло прекращение огня, но нет полноценного мирного урегулирования.
Я не понимаю, как президент Зеленский может достичь этого мирного соглашения. А без реальных гарантий безопасности со стороны Запада, будь я Зеленским, я бы ничего подписывать не стал.
Но в целом сейчас мы должны принять, что мир может пойти в разных направлениях. Мы не знаем, как именно все будет меняться.
Многие наши прежние представления о Европе рухнули практически в первую неделю войны. Во-первых, все были уверены, что в конфликт не вовлекутся немцы. Во-вторых, никто не ждал переосмысления идеи нейтралитета, которого традиционно придерживались Норвегия и Швеция; сейчас они поддерживают Украину гораздо больше, чем многие страны НАТО. В-третьих, существовала уверенность, что восточные европейцы никогда не откроют свои границы для беженцев; но теперь Польша занимает второе место в мире по проценту беженцев на своей территории (после Турции).
Мы видим, что теперь Евросоюз совсем иначе начал думать о безопасности, хотя изначально он был основан на идее, что безопасность будет обеспечена экономической взаимозависимостью. Измениться Европе будет нелегко. Холодная война шла между двумя блоками, которые имели весьма скромные экономические и торговые связи. Но современный мир невероятно взаимосвязан — во многих аспектах. Например, около 10% действующих военных немецкой армии имеют российское происхождение.
В следующие три-четыре месяца мы будем наблюдать столкновение нарративов, причем в основном это будет происходить за пределами Запада.
Например, 70% всего зерна в Египте поступает из России и Украины. Для Египта это означает практически смену режима. Кого винить в энергетическом и продовольственном кризисе? Президент Зеленский выступил с чрезвычайно впечатляющей речью перед европейским и американским парламентами. Но теперь он должен пойти и поговорить с парламентом Индии, с парламентом Южной Африки, Бразилии. Потому что ему есть что рассказать постколониальным государствам.
Нет никакого Запада как единого целого. Есть разные государства, разные правительства, которые меняются. Избиратель не всегда интересуется большими проблемами войны и мира; когда война не у тебя дома, ты скорее будешь интересоваться уровнем инфляции. Восприятие угроз разными европейскими странами тоже очень разное. Открытием для меня стали результаты одного из опросов, согласно которому самым проукраинским в Евросоюзе обществом являются испанцы (84%). Это удивило меня, ведь находясь так географически далеко, явно невозможно испытывать те же чувства, что в Польше, в странах Балтии, где Россия — это экзистенциальная угроза. И я понял, что для каталонцев это важно потому, что они отождествляют Украину с собой, а для испанцев — потому что для них это 1936 год.
Оглядываясь назад, кажется, что наверняка мы должны были диверсифицировать закупки энергоносителей еще после Крыма. Но, думаю, у Запада было чувство вины перед Россией, и это чувство было сильнее всего в Германии. В Польше или странах Балтии — другое: ладно, наверное, мы недостаточно сделали для русских меньшинств за пределами России. И все, конечно, думали, что Путин уже получил то, что хотел и теперь может уйти на пенсию в свое удовольствие.
Теперь уже никто не верит, что он хочет остановиться. Даже если он действительно захочет, ему никто не поверит.
И если раньше его очень многие считали весьма циничным, но рассудительным игроком, то теперь очевидно, что это человек, который из-за многих факторов, возможно, в том числе из-за изоляции во время коронавируса, пришел к совершенно другому представлению о том, в чем заключается его сила.
На мой взгляд, одним из важнейших интеллектуальных достижений немецкой антифашистской эмиграции было именно то, что они помогли западному мир понять, что происходит в Германии. Сейчас тоже очень важно, чтобы аналитическая среда российских эмигрантов помогла понять Западу, что происходит в России. Это очень трудная работа.
Россиян много обвиняют в том, что они не протестуют, но если бы на Западе давали 15 лет за антивоенную позицию, то, честно говоря, не знаю, сколько из наших протестовали бы. Очень легко занимать моральную позицию, когда у тебя нет риска. И даже, честно говоря, и умирать легче, когда ты в кругу своих. А когда ты сидишь в России и тебя там считают предателем, а вне России — русским, это очень трудная ситуация.
Ты не можешь каждый раз, когда говоришь с кем-то, объяснять, кто ты такой. Но коммуникация очень важна, особенно в условиях, когда изоляция будет нарастать. Потому что понять, куда будут двигаться военные части, это не значит понять общество.
Последние тридцать лет существовал язык, на котором все как-то договаривались; этот язык был результатом опыта Второй мировой войны. Европа в каком-то смысле произошла из этого опыта. Но этого языка больше нет. Потому что не может быть общего языка, когда с одной стороны люди, которые говорят «денацификация», а с другой — люди, которых бомбят, как бомбили во время Второй мировой.
Драматически изменилось и то, как стали говорить о ядерном оружии, будто это какое-то конвенциональное оружие. Недавно российский самолет с ядерным оружием нарушил воздушное пространство Швеции. Ядерное оружие существовало и раньше, но невозможно представить, что Брежнев стал бы угрожать ядерной войной.
С языком связана и проблема лицемерия. Когда началось российское вторжение в Украину, американский президент попытался договориться о поставках нефти с Саудовской Аравией и ОАЭ на фоне введения Вашингтоном запрета на импорт российских энергоносителей. Но до этого он обещал, что никогда не будет с этими людьми говорит, потому что они тоже диктаторы, как и Путин. В Америке или Европе никто не хочет открыто сказать людям: я вынужден сделать такой выбор, потому что я думаю, что в этой ситуации самое страшное то, что происходит в Украине, и я хочу остановить войну. Иначе получается проблема double standards, о которой все время говорит российское руководство.
И в этом самая большая уязвимость западных обществ, потому что использовать недоверие в качестве оружия — это то, что будет делать президент Путин. «Мы такие же ужасные, как и вы, но, по крайней мере, мы честны», — вот такой его посыл. Если мы не изменим то, как мы говорим, мы сделаем наше общество еще более недоверчивым.
Материал впервые опубликован на сайте Sapere Aude
