Прошлогоднее возвращение в Россию Алексея Навального и его арест, а также последовавшее за ним ужесточение государственных репрессий произвели ошеломляющее впечатление на россиян: в марте прошлого года, по данным соцопросов, показатели страха массовых репрессий и тревожности по поводу произвола властей достигли пика за всю историю наблюдений с 1994 года. То же самое произошло с таким индикатором, как страх мировой войны.
Зима тревоги нашей
Скачки этих показателей оказались заметными даже на фоне уже произошедшего дружного роста всех политических страхов в 2018-м, в год пенсионной реформы. Тогда власти ошибочно приняли массовое голосование за очередной срок президента Путина за мандат на любые действия и инициировали повышение пенсионного возраста. В результате слома неписаного общественного договора – власть не трогает советские социальные бенефиции, население не вмешивается в дела элит – прекратил свое мобилизационное действие и крымский консенсус. Все виды рейтингов всех органов и персоналий власти упали, и с тех пор, например, рейтинг одобрения деятельности главы государства колеблется в узком коридоре на плато 60+%.
Для страха массовых репрессий новое высокое плато составляло около 40%, для произвола властей – вокруг 50%, для мировой войны – под 60%. И если военный рейтинг с 2018 года остается примерно одинаковым, то события вокруг Навального резко обострили беспокойство по поводу репрессий и беззаконий со стороны властей. Новый опрос декабря 2021 года показал небольшое снижение индикаторов политических страхов, но они остались в прежнем высоком коридоре.
При этом серьезных флуктуаций еще одного показателя – страха ужесточения политического режима – не произошло. Вероятно, для россиян это некая абстракция, а репрессии, произвол, беззаконие можно увидеть своими глазами и испытать на своем опыте.
Представлениям и эмоциям россиян свойственна инерционность, поэтому нет ничего удивительного в том, что страх мировой войны чуть снизился за 2021 год с беспрецедентного значения марта 62% до типичных для последних трех с половиной лет 56%. Притом что, казалось бы, страхи должны были бы усилиться в связи с угрозой обострения противостояния России и Запада, России и Украины.
Здесь важнее тренд и устойчивое плато, чем небольшие движения индикаторов. Важно и то, что страх мировой войны с 2018-го стабильно занимает второе место в списке тревожностей россиян – мобилизация на ралли вокруг флага спровоцировала побочный эффект, войны стали по-настоящему бояться.
Конформизм и фрустрация
Легко заметить, что политические страхи находились в спящем состоянии в период анестезирующего действия крымского консенсуса. Он никуда не делся, но после пенсионной реформы произошло его резкое охлаждение. Политические тревожности находятся на низком уровне в периоды либо экономического благополучия, либо массовой «патриотической» мобилизации.
Когда прекращают работать оба эти фактора, страхи просыпаются и становятся фоновыми. Они могут не реагировать непосредственно на события, но отражают долговременные настроения и ожидания. И эти самые ожидания репрессий и беззаконий напоминают по своей психологической природе устойчивые или даже растущие инфляционные ожидания.
Страхи, впрочем, всерьез не влияют на протестные настроения: собственно, какие могут быть протесты, если выходить на них страшно? Желание протестовать давно уже носит декларативный характер. Недовольство, глухое, латентное, прорывается иным образом. Например, в форме протестного голосования за коммунистов на парламентских выборах-2021.
Интересно, что социально-экономические страхи оказываются самыми ровными, но и самыми привычными. Психологическое состояние «все плохо, но может быть еще хуже, ну и ничего особенного» не предполагает сильных эмоций и реакций. Впечатления от экономики и социальной сферы – это скорее вялое смирение.
В том, что касается политики, можно говорить о предустановленной покорности – в силу того, что изменить ничего нельзя. Страхи растут, но их невозможно избежать, к ним можно только приспособиться и привыкнуть. Тревожности компенсируются не протестом, а или мрачным недовольством, или адаптивностью, или еще большим конформизмом и фрустрацией, в том числе переносом возникающей агрессии на тех, кто провоцирует власти на жестокости и беззаконие, то есть на политическую оппозицию и гражданских активистов.
Реакцией на производство властями страхов становится социальная мимикрия, и, соответственно, политические манипуляторы интуитивно или сознательно готовы поддерживать эти тревожности в населении. В результате, как пишет Лев Гудков, «фрустрация политического заложничества и систематическое подавление самостоятельности оборачиваются не возмущением против стороны насилия, а, напротив, подавленной агрессией против тех, кто выступает с протестом… против оппозиции, ведет к неприятию самой мысли о возможности участия в политике… и может рассматриваться в качестве симптоматики личной несостоятельности».
Одновременно происходит и отчуждение от той повестки, что навязывается сверху, – люди не готовы нести моральную ответственность за действия своего правительства и события, происходящие в стране.
Навальный и власть: хрупкое равновесие
С тех пор как подавление массовых протестов произвело столь значительное впечатление на россиян, а Навальный из-за ареста стал менее заметной фигурой, отношение к нему изменилось не самым радикальным образом. Рейтинг доверия Навального находится в коридоре между 2% и 3% (имеется в виду открытый вопрос – респонденты сами должны вспомнить политика, заслуживающего доверия; для сравнения: рейтинг доверия Геннадия Зюганова – 4%, не путать с рейтингом КПРФ как легального инструмента выражения недовольства).
Одобрение деятельности Навального после его ареста и, вероятно, в связи с разочарованием в его активности постепенно снижалось (с 19% в январе до 14% в июне), но более свежих данных, чем июньские за прошлый год, нет. Соответственно, невозможно сделать однозначный вывод, что, формально проиграв Путину и перестав быть источником новостей, Навальный лишился доверия и одобрения. Больше того, если бы у него была своя партия, она бы, скорее всего, преодолела пятипроцентный барьер, хотя у такой воображаемой структуры обнаружился бы самый высокий антирейтинг среди всех партий – даже по сравнению с «Единой Россией» (30 и 25% соответственно).
Словом, страхи россиян работают и на пользу политическому режиму, и во вред ему. Другое дело, что все эмоции по поводу политики властей – негативные. Может быть, оппозиция и «виновата» в том, что провоцирует режим на чрезмерную жесткость, но бояться – не значит уважать. Иногда это означает конформистскую (безразличную, адаптивную) поддержку, однако любой конформизм неустойчив. И еще он крайне неоптимистичен. Так что по сумме «достижений» репрессивный тренд чести власти в общественном мнении не делает.
Колонка впервые опубликована на сайте Московского центра Карнеги
